Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

Вот уже неделю Трофимов пытался отыскать Софью Ильиничну Пригожину. Он поселился на Халтурина двадцать семь в ветхой обшарпанной гостинице, ныне носившей имя «Академической», единственным преимуществом которой являлось удобное расположение по отношению к центру города. С огромным трудом, используя весь свой профессиональный опыт, Константин Трофимов занял койку в номере люкс на двух человек. Кроме отсутствия горячей воды, отдельного туалета и душа в его распоряжении было темное маленькое окно с видом на глухой серый двор, из которого по ночам доносились протяжные голоса командировочных. То были в основном лысеющие кандидаты наук участники совещаний, конференций и секретных хозяйственных договоров. Впрочем, к субботе основная масса научных работников схлынула, и опустевшие номера заполнили двухдневные туристы. Эти удержу не знали. Смоленские, псковские, новгородские, загрузившись колбасой и одежкой, пили страшно.

— Отчего так пьете? — спросил Константин соседа, когда тот вывернул в открытую форточку полтора литра портвейна «Кавказ» вперемешку с болгарским перцем.

— Очень хочется, — прослезился моложавый старик, и его еще раз стошнило в окно.

В номере кисло запахло желудочным соком, и Трофимов вышел в коридор. Узкий, крашеный до плеча зеленым цветом проход гудел тонкими фанерными перегородками. Народ гулял. Мимо в поисках чего-нибудь женского шныряли представители среднего звена, озабоченно бегала администратор этажа с разорванным вафельным полотенцем и на ходу жаловалась: «Ну, вертеп, сущий вертеп». Одно слово — нумера! По слухам, здесь до революции действительно располагались нумера и, кстати, в номерах люкс до сих пор сохранились небольшие косые комнатушки, вроде бы для денщиков. Можно представить, каково было узнать капитану Трофимову о дореволюционном прошлом «Академической». Да мало ли было у него проблем.

Он прошел через черное горло налево, мимо магазинчика, где торговала тетя Саша, еще левее, к набережной, к пространству белой ночи, взглянуть на разведенные к небу половины мостов. Представленная панорама лишь усилила и без того невеселое настроение. Где ее искать? Как? Городишко вырос, распух и намертво поглотил прежних жителей. В горсправке ему дали адреса трех Софий Ильинишен. Одна оказалась давно пенсионеркой, а две других, с Васильевского острова и с Купчино, подходящего возраста, отпали после проверки на месте. Потом он день напролет сидел в номере и думал. Да так ничего и не придумал, а только пошел в ночь куда глаза глядят. Так он странствовал еще день и вдруг заметил, что его то и дело тянет на дворцовую площадь. Два раза побывал у двери генерального штаба, трижды сходил в Эрмитаж — стоял у сиреневого высокого окна и глядел на Петропавловскую крепость. Конечно, он и не подозревал, как год тому назад здесь стояли Соня с Евгением и обсуждали державность течения Темной. Но все же какой-то собачий нюх вел его все ближе и ближе к тому единственному месту, где он обнаружит Соню. А ведь каждый вечер, возвращаясь поздно домой мимо третьего окна государственного дома, он тупо глядел на букетик живых цветов, не утруждаясь даже задуматься.

И вот сейчас, вывалившись из провонявшего перегаром номера в пол-второго так и не наступившей ночи, он наконец понял — она.

— Она! — громко крикнул Трофимов, пугая ночных туристов, и сорвался с места, не бегом, но поспешая, как человек, имеющий важную цель.

Все так. Гвоздики, уже подсохшие, лежали попарно буквой «Х». А ведь в прошлый раз, были тюльпаны. Трофимов потрогал букетик. Значит, придет еще. Обязательно придет!

В эту ночь, двадцать второго июня, Трофимов с огромной астрономической точностью несколько раз перемерил ширину дворцовой. Двести шестьдесят пять варфоломеевских шагов, не больше не меньше, пролегло от третьего окна до гранитного бордюра. Можно было только удивляться прозорливости бывшего генерального конструктора, как будто тот подозревал, что наступит время сравнивать метрические стандарты прошлого и настоящего. Капитану вдруг захотелось увидеть сейчас бывшего однокашника, спросить, так ли это, и если так, то пусть объяснит — зачем?

В потертом вельветовом костюме, небритый, с отсутствующим взглядом, хозяин трехкомнатной квартиры сидел за кухонным столом, ожидая, когда вернется Чирвякин с давно заготовленной бутылкой водки. Старик обрадовался. Еще бы! Прибыл соратник, любимейший сосед Сергей Петрович, человек невероятных, редких качеств. Да, да. Уж он-то повидал на своем веку всяких, и даже из ряда вон. Но никого из них Марий Иванович не хотел ставить рядом на одну доску, в смысле ума и душевных качеств. И главное, в смысле поставленных перед собой заданий.

Чирвякин принес завернутую в газету бутылку, кое-как сковырнул алюминиевую пробку, налил побольше хозяину, капнул себе.

— С возвращеньицем, Сергей Петрович.

И тут же, вслед за хозяином, выпил. Тот, не морщась, поставил стакан, уперся взглядом в пшеничное поле. Казалось, он пытался ухватиться за что-то знакомое, неизменное, и на минуту это ему удалось, но потом взгляд сполз ниже, правее, на угол стола, где с сухим шорохом расправляла страницы «Вечерка». Чирвякин попытался свернуть печатное издание, но газетная шапка опять вылезла наружу.

— «Вечерний Киев», — прочел вслух Варфоломеев.

Чирвякин согласно кивнул головой и наконец не выдержал.

— Вы знали?

Чирвякин напрягся, а хозяин молчал.

— Не-ет? — разволновался сосед, ожидая все-таки опровержений. — Так неужели Караулов прав?!

Варфоломеев при упоминании Караулова слегка вздрогнул. Ему казалось, что этот человек до сих пор не мог сохраниться. Он его забыл совсем.

— Скажи быстрее, — перешел на «ты» Чирвякин.

Это бывало и раньше с ним, например, когда он по вечерам вспоминал для соседа минувшие дни и вдруг касался некоторых страниц своего репрессированного прошлого. После, однако, на следующий день, вспоминал, кто есть его сосед, и снова переходил на «вы», всегда извиняясь, чем особенно раздражал Варфоломеева.

— Не томи, Сергей Петрович. Пока не пришел Караулов, скажи мне.

— Опять Караулов! Причем здесь Караулов? — теперь Варфоломеев поморщился. — Откуда он?

— Я, я… — Чирвякин виновато заикался. — Я предупредил его, сообщил. Он требовал поставить его в известность.

— Зачем этот прохвост? — все еще не понимал хозяин.

— Он не прохвост — то есть, конечно, прохвост — но он тут такое наворотил… — Чирвякин прыгал с одного на другое. — Я не мог не сообщить, он от твоего имени. И кроме, как бы без него я выжил? Ведь он меня выходил, поил, кормил с ложечки, и Марту присылал, они у постели дежурили попеременно. Как же я мог ему не позвонить, Сергей Петрович? Не сердись, тем более, от твоего имени…