Владимир Хлумов - Мастер дымных колец

— Так какие же будут указания? — Трофимов вытянул руки по швам и выкатил голубые хохлятско-кацапские глаза.

— Нет, не понимает всей серьезности момента, — Караулов как бы обращался к Чирвякину. — Ну, так пусть пойдет и доложит начальству, как он прозевал антигосударственный заговор, и мало — прозевал, сам способствовал, транспорт обеспечивал, участвовал в антипартийной акции в государственном доме, потом напился как свинья, а утром в самый важный, решительный момент промахнулся с десяти шагов, промазал, слюнтяй, дал уйти, пересечь все границы дозволенного предателю родины Сергееву!

— Чепуха, — возразил капитан, — все смыло водой, быльем поросло…

— Ну так, а я о чем! Ведь не мог же Руководитель бросить нас, друзей-соратников, на произвол судьбы в лапы вашего дурацкого комитета, он специально так устроил, чтобы за руку нас не схватили. Ну признайтесь, дорогуша, что о Сергееве известно? Да, был такой конструктор, да, умер, славное дело продолжают ученики, а Варфоломеева как будто и не было никогда…

— Не было, — автоматически подтвердил Трофимов.

— То-то, — Караулов сделал рабскую физиономию и поднял глаза к небу. — Спасибо тебе, славный ты наш человек.

— Но постойте, неужели машина до сих пор работает? — наконец удивился капитан.

Чирвякин старчески тряс гусиной шеей, а Караулов оторвался от небес, где шумели светло-зеленые березовые побеги, и изрек:

— А иначе как бы? Газеты читаете, телевидение смотрите? Это ж просто кошмар какой-то, что за лица, что за речи! Грум-бум-бурум-гурум, вот и вся политическая платформа. Убожество мечтаний, верхи давно уже не могут, низы по степи разбрелись, истину ищут. А страна несется в неизвестном направлении, как тот паровоз без машиниста. Вчера Застава исчезла, сегодня Южный, а завтра? Хорошо еще, если все кончится переименованием названий, а если хуже — наводнение или всемирный потоп? Тогда чего прикажете? Вслед за Шнитке в подводное царство молчаливых китов и карасей? Нет уж, дудки, тут самое время у руля встать…

Караулов и вправду встал и закрутил воображаемый штурвал. Странное это было зрелище со стороны. Сейчас в березовой роще, в прохладном месте отдыха жителей близлежащего микрорайона — Воскресенской слободки — уже появились отдельные молодые мамы и бабушки с колясками и с удивлением оглядывались, проезжая мимо занятой скамейки.

— Видишь, дяденьки выпивают, — говорила своему несмышленышу молоденькая женщина, показывая на странную компанию. — Нехорошие дяди. Ребенок заплакал, мамаша посюсюкала немного и взяла чадо на руки. — А один, смотри, спортсмен еще, к олимпиаде готовится, потом прыгать будет высоко-высоко, выше американских небоскребов.

Трофимов сконфузился и надел рубашку. Чирвякин тоже кое-как поднялся. Видно было, что он плохо переносит жару.

— Ханыги, — громко огласила приговор бабуля с щекастой толстой девчонкой. — А ты, старый, — обратилась она лично к Чирвякину, — як тоби нэ соромно? Тьфу!

— Мамаша, идите мимо, — строго приказал Караулов и насупил брови.

Бабуля только сейчас обратила внимание на темно-красный флажок, прикрепленный к лацкану добротного импортного костюма, и тут же ретировалась. Караулов, довольный произведенным эффектом, победно отдал последние указания.

— Расходимся по одному. Я пойду первым, — и тут всплеснул руками: Да, чуть не забыл. Марий Иваныч, что на квартире?

— Все нормально, — отчитался бывший караульный.

— Скоро июнь, нужно заплатить за квартиру, за свет, — Караулов достал бумажник и отсчитал Чирвякину денег. — Вот, заплатите за три месяца, думаю, они раньше появятся. Да, завтра Марта придет, приберется, чтоб ни пылинки там, и не наследите… — Караулов повернулся, чтобы уйти окончательно, но тут его остановил Трофимов.

— Так зачем меня вызывали?

— Вот, — обрадовался Караулов, — другой разговор. Желаете задание получить?

— Ну.

— Будет для вас задание. Для вас самый ответственный участок работы приберегли, душевное поручение. А может, еще подумаете? Дело рискованное, это вам не информацию на население собирать… Ладно, ладно, не нервничайте, гражданин капитан. Вот ведь до чего разных людей университет выпускает! Ну-ну, нам еще работать, черт его дери. — Караулов стал серьезным и тихо шепнул на ухо, чтобы не слышал Чирвякин: — Софья Ильинишна Пригожина. Вспоминаете? Ну как же, забыть такую женщину трудновато. Вот она и есть наша зацепочка. Не дай бог, Руководитель явится, а ее нет — представляете? А, ничего вы не представляете. Все дело под откос пойти может, а промедление — промедление смерти подобно. Вообще, поезжайте, как говорят теперь, в Питер и разыщите. Да учтите, возможно, изменила фамилию, а может быть, и того хуже, руки на себя наложила. Не дай бог, не дай бог… — не дожидаясь согласия, Василий Караулов захромал вон из лесу.

Нет, Соня не наложила на себя руки, не до того ей было. Уже на следующее утро ее в лихорадке, с температурой под сорок сняли с постамента и в беспамятстве доставили в больницу. Вначале определили в легочное, но когда миновал кризис, возникло новое осложнение, и ее перевели в родильное отделение. Там все и решилось. Преждевременные роды на седьмом месяце, и на свет появилось рыхлое сморщенное существо, болезненный мальчик, результат внебрачных отношений. Все пролетело как в тяжелом бестолковом сне. Когда к измученным глазам поднесли недоразвитое тельце, ее тут же стошнило. Потом ей было стыдно за эту минутную слабость, и единственным оправданием оказалось одно обстоятельство. Ей почудилось, и это было невыносимо, будто появившееся только что существо не плакало, а смеялось, да еще и с особым хитрым прищуром. Ребенка тут же отобрали для сохранения в специальных условиях, а она со стыдом вспомнила, как неловко, воровски прятала большой живот на последнем свидании в бывшем государственном доме.

Потом кое-как дела стали поправляться. Сын, названный Женей, прибавлял на удивление быстро, да и Соня окончательно выздоровела и в конце мая впервые вышла на Невский. Длинный, прямой, плотно заставленный с обеих сторон домами в точнейшем соответствии с гравюрными проектами, он встретил ее скользящим взглядом многотысячной толпы. То холодные, равнодушные, то чуть смешливые, лукавые, а то и просто жадные, заинтересованные, чуть ли не бесстыжие от чувства полной безответственности глаза. Наводнение пройдено и забыто, сдано в долгий ящик до следующего непредсказуемого раза. Так смотрят спасенные утопленники, подумала Соня, замечая в толпе то здесь, то там редкие задумчивые и чуть грустные лица. Было именно в них что-то замечательное, исконное, может быть, даже родное, виденное где-то раньше, будто бы давным-давно, до какого-то великого переселения, и будто бы даже выражением своим доказывающее иную, истинно коренную свою прописку, не Бурга, или Града, а далекого северного приграничного места с военным охранительным названием. Может быть, все это ей только показалось от грустного ностальгического настроения человека, внутренне иммигрирующего на родной земле.