Александр Полосин - Армагеддон был вчера

– Миллионы живых существ пользуются вычислительными машинками, машинами для передвижения, в конце концов, машинами для убийства друг друга. Человек сидит за компьютером. Корова тычет мордой в резиновую кнопку автопоилки. Шустрая овчарка зажигает лампочки, включая лапой рычажок. Но кому придёт в голову назвать эти устройства думающими или мыслящими? Они мертвы. Они выполняют только свои функции для облегчения чьего-то существования. Разве человек не является по своей сути тем же мёртвым организмом, в который вложена программа действий – воспроизведение себе подобного? Вот единственное объяснение так называемой жертвенной любви. Машина будет выполнять возложенные на неё функции до тех пор, пока не выйдет из строя, сломается, состарится и будет не способна выполнять действия, возложенные на нее. А ваша платоническая любовь отцов и детей превращается в ненависть, ненависть и вечное противостояние этих двух никогда не понимавших и не способных понять друг друга групп. Дети не платят родителям беззаветной преданностью и обожанием. Родители – атавизм для продолжения рода, плевела, никому не нужные. Да и сами родители впоследствии осознают фальшивость сомнительного подарка от природы в виде инстинкта продолжения рода.

– Но существует же ещё любовь полов! Это же не пресловутый инстинкт. Что тянет его к ней, а её к нему? И почему именно к ней, к той единственной, ради которой он живёт, дышит, смотрит на звёзды, мечтает, радуется тогда, когда ей хорошо? Ради неё он способен совершить невозможное, хранить светлое чувство и её безупречный для него образ в мыслях. Он готов ежеминутно доказывать свою преданность. Желание помочь, утешить, уберечь, спасти. И опять же – отдать физическую жизнь за возлюбленную.

– Всё так. Если бы не одиночество. Насколько сильно существо стремится кого-то любить, доказать себе, что он любит-любим, – настолько же сильно он боится одиночества. И пытается заменить одиночество стадностью, пусть даже в лице одного субъекта. Осознавать, что с рождения ты обречён на одиночную камеру в твоей собственной оболочке – нестерпимо больно и страшно. А посему выдуманный бог помогает прожить жизнь в погоне за мелькающим яркими вспышками где-то там, за горизонтом, раем. Разноцветная мишура, конфетти, воздушные цветные шары, расписная карусель зовут, манят… И так соблазнительно доступны – если на них смотреть издали. Но ты приблизился – мишура и конфетти стали обычными кусочками цветной шершавой бумаги, карусель – кое-как выкрашенным уродливым сооружением, способным обеспечить только бег на месте, а воздушные шары – обыкновенные резиновые изделия, используемыми не по назначению. Звуки весёлой музыки довершают картину самообмана, вгоняя иглы в перепонки.

В замочную скважину двери, противно скрежеща металлом о металл, начали вставлять ключ. Центр комнаты заполнился столбом света, внутри которого оказался один из спорящих. Дверь со скрипом открылась, и в тот же миг столб с говорившим растворился.

В комнату вошли два санитара. Один, тот, что постарше, привычно-механическим взглядом осмотрел палату. Так же пристально уставился на хозяина комнаты – мирно сидящего в пижаме на привернутой к полу больничной койке и беззвучно шевелящего губами седого старичка. Деловито расставив на столике чашки с непритязательной больничной едой, санитары молча удалились, стараясь не шуметь и не тревожить постояльца.

Аккуратно захлопнув дверь и для верности подёргав за дверную ручку, санитары направились в дежурное помещение, где их ждал горячий чай. Усевшись в кресла, они, не произнеся ни слова, припали к своим чашкам с обжигающим напитком.

– Да… брат, – опустошив половину чашки произнес тот, что постарше. – Ты небось и не представляешь, кому мы сейчас обед подавали?

– Нет. А кто это? – с неподдельным интересом отозвался молодой.

– Это ж сам изобретатель «Верности».

– Да ну-у-у-у? Расскажи.

– Да чего рассказывать-то. Ты, наверное, и сам всё знаешь, большой уже. Помолчав и поудобнее устроившись в кресле, санитарвсё же начал рассказывать:

– Уж лет тридцать, как он тут сидит. А началось всё с того, что в один прекрасный день, как писали газеты, его жену изнасиловали на улице богатые молодые подонки, когда та возвращалась домой с какого-то очередного собрания. Она часто их посещала, всё больше без мужа. Вела светский образ жизни. Это ему всё некогда было, он всё работал да работал. Каким-то генетиком был.

Всё препараты изобретал, то молодости, то радости, то счастья. Сейчас всего и не упомнишь. Чего он только не напридумывал!

И главное, всё на себе испытывал. Говорил, что не имеет он человеческого права испытывать свои препараты ни на ком, кроме себя. Кредо это у него называлось. Уж что он там на себе наиспытывал, не знаю, врать не буду, но говорили, будто стал он беседовать не то с духами, не то с инопланетянами. И видеть их стал.

Понятное дело: когда жена рассказала ему всё, он расстроился. Насильников этих потом словили, дали по нескольку лет тюрьмы, да и простили – амнистия, выборы очередные были. Осерчал он тогда на власть за такое отношение к женщинам, и к его жене, в частности, да так, что пропал на целые полгода в своей лаборатории. А потом вышел и показал всем пробирку с жидкостью. Вот, говорит, это эликсир «верность» или можно ещё «неприкосновенностью» назвать. Можно, говорит, таблеток наделать, женщина выпьет, и чужой мужчина к ней не подступится, не снасильничает. А коли снасильничает – два дня ему жизни останется. Не хотите, говорит, по-человечески, значит, миром будет править страх.

Уж кто ему рецепт нашептал, до сих пор не ясно. Кто говорит – духи, с которыми он говорить умел, дали, а кто – инопланетяне. А время тогда было лихое, убивали, насиловали, ужас, в город вечером не выйти. Правительство наше туполобое тогда всё просчитало, а кандидатик один в предвыборной программе и пообещал: коли выберут – в действие этот препарат запустить, и с преступностью в две недели разделаться. Женщины все как одна, дуры, за него и проголосовали.

Ну, а дальше всё как по-написанному, за две недели наделали этих таблеток. Муж с женою выпьют и живут вместе, ничего вроде бы и не произошло. А стоит кому-то третьему влезть – через 2 дня кожа на нём сгнивала, и в страшных мучениях умирал насильник. Правители наши руки потирали, преступности как не бывало, кому ж охота заживо гнить. Да только за месяц так мужиков покосило, что осталось нас наперечет, как быков племенных. В основном замухрышки, да инвалиды.

Вот оно как. С тех пор спокойно стало, войн нет, кругом чистота и порядок. Но правители вскоре смекнули, что поторопились, да куда там, почти все уже «верности» наглотались. Поди разбери, кто её глотал, а кто нет. Проверить только одним способом можно, но что-то таких любопытных становилось всё меньше и меньше. Кинулись в ноги к нему, придумай препарат обратного действия – озолотим. Рассмеялся он им в лицо, сказал: «Нет у меня для вас рецепта. Человек внемлет не рассудку своему, а только страху. Так живите же в страхе или в любви. Мы вам оставляем выбор».