Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Для большей выразительности она топнула ножкой и указала пальцем на дверь.

Мужчина деланно вздохнул и совершенно естественно угостил бесов сигаретой.

– Пошли, ребята, – обнял он Стражей за волосатые плечи. – Нас здесь не уважают. Да и что с них взять – бабы, они и в Преисподней бабы… Это мне ещё дед рассказывал… А у вас тут есть кружало или ещё какое-нибудь питейное заведение? Я угощаю!

Они вышли в обнимку, криво ухмыляясь и подмигивая друг другу. Самцы! Грязные, похотливые, не достойные уважения самцы! Нет, вы только посмотрите – нашли общий язык. Сейчас зальют бельма свои бесстыжие и будут горланить похабные песни всю ночь напролёт! Смотреть тошно! Алкаши! Хотя послушать интересно. Иногда. Вот как сейчас...

Вервольф подхватился и, воровато оглядываясь, потрусил к двери. Оливия упёрлась кулаками в бока.

– И ты с ними заодно!?...

Он виновато поджал хвост, опустил уши и буркнул что-то невразумительное. Торопливо заскоблился в дверях.

– Ах, так!!!

От обиды, от такой вопиющей несправедливости у неё задрожала нижняя губка, на глазах выступили слёзы. В гневе она швырнула в пса половником, но попала лишь в закрытую дверь.

– Ну и катись! – всхлипнула она ему вдогонку. – Предатель!

Нетопырь на балке недовольно чихнул, оскорблённо расправил крылья и тоже мызнул в окно.

Оливия чуть не разревелась в голос. И угораздило же напутать с отваром! Оставшись одна, она без сил опустилась на стул. Мысли метались в голове как бестолковые мотыльки вокруг ночника.

Что он там говорил про глаза – покраснели и припухли? Она решительно встала и прошла к зеркалу. Половица протестующее взвизгнула. Действительно раздражает! И как это она раньше не замечала?

Из зеркала на неё уставилась разъяренная фурия: густые брови сшиблись на переносице, отчего на лбу пролегли омерзительные морщины; губки обиженно припухли; и глаза! Ах, как он оказался прав, этот… этот!.. Мужчина!? Только он это заметил. Белки глаз, когда-то белоснежные и сверкающие, теперь покрылись тонкой сеткой полопавшихся жилок, а веки в самом деле покраснели и припухли. Так и постареть раньше времени недолго. А ведь ей всегото исполнилось… мама моя!… а ведь ей уже!..

Она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Причём самое обидное было не в том, что она выглядит старухой, – это было неправда, – а в том, что именно ОН увидел её такой!

Нет, это ни в какие рамки не лезет! Откуда он тут вообще взялся, этот наглец? Надо немедленно доложить Самому! Пускай внимательней следят за Порталом. Обалдели они там что ли? Никто из смертных не имеет права попадать сюда, в Храм! Да ещё мужчина.

Выскочив на улицу, она словно ненароком прошла через Сад Сновидений, мимо увитой плющом беседки. Эти самцы, понятно, предавались своим гнусным утехам.

Стараясь ступать бесшумно и даже не дышать, она чуть не налетела на розовый куст – так старательно прислушивалась.

Из беседки доносился отвратительно-самоуверенный голос пришельца:

– …так что можете мне поверить, ребята: каждого мужчину где-то ждет его единственная женщина… но никто не знает – где именно. И поэтому не всякому выпадает счастье избежать этой встречи. Мне вот пока везло… Дай-ка я тебе ещё капельку плесну...

Бесы довольно хрюкали и охотно соглашались. Ещё бы – он же наливает! Ах, мерзавец! Ну подожди – вот уж Сам с тобой разберётся!

В свою келью она вернулась только спустя несколько часов – просидела в приёмной, потратила кучу времени на всевозможных секретарей, замов, хамов, вторых и третьих исполнителей, а потом ещё целый час сотрясала воздух в кабинете у Самого.

К её удивлению, Сам отнёсся к этому происшествию крайне заинтересованно. Даже, она бы сказала, излишне чувствительно: орал благим матом, хряпнул о стену чернильницу из чёрного хрусталя и пустил в распыл Начальника Караула. Бедолагу потом подметали всей канцелярией.

И всё время, пока Оливия возвращалась к себе, её не оставляло ощущение, что Сам по-настоящему приревновал её к чужаку. Незнакомое чувство взволновало её и в то же время встревожило. Самым ужасным было, что ощущение это ей нравилось… Да, было в этом что-то такое… романтичное, что-то непостижимо опасное и жутковато-сладостное.

Но она никогда в этом не признается! Никому! Зато Сам пообещал разобраться немедленно. Что ж, и то хлеб.

И никто теперь не будет мешать работать…

И никто не скажет, что у неё красные глаза…

И никому не будет никакого дела – как она выглядит… А будет она выглядеть, как ей самой захочется…

Последняя мысль не понравилась особенно, и Оливия поспешила отвязаться от неё.

Раздумывая над этими преимуществами, она вдруг поняла, что они очень и очень сомнительны и помрачнела ещё больше. Хотя с другой стороны – для кого, собственно, стараться-то?

Привычная хмурая келья встретила её жизнерадостно и улыбчиво. Перемена была настолько разительной, что Оливия ещё в дверях тихонько ахнула и прикрыла рот ладошкой.

Воздух в келье прозрачен, чист и свеж, как после весенней грозы. Незатухающий Очаг аккуратно обложен камнями и теперь весело гудел прочищенным дымоходом. Дверь в кладовку, вешалка, и даже колченогий стул отремонтированы, выправлены и закреплены как им и положено быть. Нигде ни пылинки, ни соринки. Их, конечно, и раньше не было, всё-таки она волшебница, но теперь она бы сказала: их не было особенно. Даже подстилка вервольфа, валявшаяся перед входом столько лет, оказалась тщательно выбита, выхлопана и выполоскана в родниковой воде. В собачьей миске лежит свежесваренный кусок мяса… оленины, судя по запаху.

А на столе – букет фиалок!

Она прошла к столу, прислушалась. Ни одна половица не скрипнула. Это просто чудо!

Не выдержав, Оливия счастливо рассмеялась. Он сделал всё это без капли колдовства, одними руками!

Хлопнула дверь, она обернулась и встретилась с ним глазами. Судя по всему, он только что умывался: крошечные капельки влаги всё ещё висели на сосульках волос, на длинных не по-мужски ресницах.

Хитро прищурившись, он молча вытирал полотенцем свои чудо-руки. Молчала и она, ещё не придя в себя, и не зная – как нужно вести себя в таких случаях: благодарить, или же снисходительно принимать всё как должное. Опыта не доставало.

– Ну что ж, хозяюшка, пока вроде порядок. Надо, конечно, ещё кое-что поправить, но это уж после обеда. Мы обедать-то будем или нет?

– Обедать? – опешила Оливия. И вдруг спохватилась: – Конечно, будем! Я сейчас, сию минуту!

Она заметалась, бестолково закружилась по комнате, не зная – за что схватиться в первую очередь. Хотелось, ах, как хотелось сделать ему что-нибудь приятное! Накормить, что ли, чем-нибудь вкусненьким? Ах да, он ведь так и сказал – обедать!