Рэймон Руссель - Locus Solus

Тогда Кантрель принялся царапать конусы как попало, получая от каждой царапины тонкие полоски света в пространстве, отображавшие синим или желтым цветом, в зависимости от царапаемого конуса, все начертанные им линии, соответственно увеличивая их.

В подтверждение его смелых предположений эти световые полоски помогли ему понять, каким образом конусы в результате трения всей их поверхности о воздух сферы при вращении вырабатывают своих четко различимых световых двойников, гаснущих, как только вращение прекращается. Увязав контраст двух производимых цветов с определенной разницей химического состава, Кантрель нанес тонкой кисточкой по капельке специального раствора на каждый конус и действительно получил две разные реакции.

Каждый изумрудник, независимо от того, как его поставить — прямо или косо, боком или обратной стороной, нес свой ореол все время одинаково, как венец, украшавший его макушку, а два двойных конуса вращались, как казалось, вокруг единой абсолютно ровной длинной оси.

Пытаясь найти объяснение такому постоянству направления светящейся фигуры, Кантрель заметил незначительную разницу в тоне между половинками сферы, состоящими, как оказалось, из неодинакового белого вещества. Он отделил их друг от друга скальпелем, извлек конусы и нервы, получив таким образом две полусферы с малюсеньким отверстием в вершине, на одной из которых все так же зияло окошко, проделанное им для предыдущих наблюдений.

Помещая по очереди каждую полусферу в световые конусы, излучаемые живым изумрудником под звуки «Шотландских колоколов», Кантрель увидел в лупу, что верхняя полусфера, обладающая особенной прозрачностью, схожей, впрочем, с уже опробованными им другими материалами, никак не нарушила световую фигуру, лучи которой проходили сквозь нее, как луч солнца через стекло. Что же касается нижней полусферы, то она всюду вносила беспорядок, оказавшись непреодолимым препятствием для атомов света, не просто встречающих на своем пути непроницаемую преграду, но еще и отталкиваемых ею. Теперь стало понятно, как нижняя полусфера, играющая в голове насекомого роль отражателя и обладающая благодаря особой вогнутости заметным увеличивающим действием, все время отбрасывала далеко вперед изображение сверкающей фигуры.

С помощью увеличительного стекла удалось понять причину — недоступную вооруженному глазу — появления ямок на коже: от сильного вращения верхний воздушный конус впивался своим острием в какую-либо пору и раскатывал ее так, что появлялась впадина. Сначала Кантрель удивился тому, что простое, физически неощутимое свечение может так действовать на кожу, но затем вспомнил, как в Америке, чему имелись достоверные свидетельства, соломинка, приведенная страшным ураганом во вращение, сама собой глубоко впилась в деревянный телеграфный столб. Итак, быстрое вращение могло позволить легкому и хрупкому телу пробить более твердое, чем у него, вещество, и это явление в данном случае поражало еще больше, потому что от прикосновения к коже вращающегося светового конуса она пропускала свет, как и многие другие материалы.

Установив, что ямки никогда не кровоточат по причине крайней легкости воздействия на кожу, Кантрель обратил внимание на одну из особенностей знаменитых порошков алхимика Парацельса, которым он восторгался, оставляя, впрочем, в стороне проявления шарлатанства, как одним из величайших умов шестнадцатого века.

Учение о плацетах, столь близкое, несмотря на свою грубую метафизическую основу, современным научным идеям о вакцинах и опотерапии, воспринималось Кантрелем как гениальное предвосхищение будущего.

Парацельс рассматривал каждую часть человеческого тела как мыслящую индивидуальность, обладающую наблюдательной душой, позволяющей ей знать саму себя лучше, чем кому-либо другому, и в случае болезни определять, какое лекарство может ее излечить, и для этих бесценных откровений нужны были лишь умело поставленные вопросы проницательного врача, только этим и ограничивающего свою роль.

Развивая эту мысль, алхимик создал специальные белые порошки под названием «прошение», обладающие различными, определенными им свойствами.

Каждый такой порошок, выполняющий разведочную функцию, воздействовал на тот или иной нужный орган, который при этом вырабатывал неизвестное вещество, а оно и являлось ответом на заданный вопрос в виде требуемого sлекарства.

Название порошка, означающее на латыни в строгом смысле слова «Угодно будет», само по себе отражало метафизический смысл изобретения. Вот так, в качестве покорного просителя, Парацельс с уверенностью обращался к органам человеческого тела, считая их таинственными силами, желающими быть задобренными.

Один «плацет», например, действовал на печень, которая при этом выбрасывала в кровь — откуда его можно было извлечь — вещество для борьбы с заболеваниями печени; другой побуждал желудок выделять тем же путем лекарство от любого расстройства; третий помогал получать из сердца эликсир для сердечников. При таком применении надлежащего «плацета» каждый орган здорового человека вырабатывал определенное вещество, которое Парацельс собирал, чтобы давать затем пациентам. Некоторые «планеты», как исключение, не принимались вовнутрь, а наносились на больной орган или часть тела. Если один из порошков накладывали прямо на глаз, считавшийся органом проницательности, то вместе с потоком слез вытекали и универсального действия глазные капли, а при нанесении другого порошка на кожу — средоточие ясновидения — одновременно с потом из тела выходил превосходный бальзам от кожных болезней.

На самом деле этот метод наверняка не приносил никаких плодов, если смотреть на совершенно догматические утверждения Парацельса, доверчиво полагавшего, что пользуется советами и указаниями мудрецов и сведущих людей.

Выделения, вызывавшиеся его знаменитыми порошками, не могли обладать какими-либо лечебными свойствами. Сами же порошки представляли собой безвредные, действительно возбуждающие определенную реакцию средства, состав которых дошел до нас. Несмотря на всю свою бесплодность, сама идея была в высшей степени интересной в качестве предвестника той системы, что усилиями Дженнера и затем Пастера должна была внести революционные перемены в терапию. По словам Конта, Парацельс стал представителем теологического периода принципа вакцин, вступившего впоследствии, в результате незаметного метафизического перехода, в эпоху своего положительного развития.

Удостоверившись после упорных поисков, что слово «плацет» уже в шестнадцатом веке обозначало просьбу, Кантрель убедился в вере Парацельса в свободу выбора тех могущественных сил, к которым он взывал.