Сборник - Важнейшее из искусств

Я стискивал челюсти, чтобы не заорать на них и просто не заорать, дабы прекратить этот бред. Но я уже знал, что все это не бред. Это только я сначала мог надеяться, что это бред, ибо не влезало оно в мою стукнутую головушку. А для них это было что-то очень обычное, очень естественное.

Для меня – невидаль невиданная, но мало ли незнакомого в лесу даже для Навы, даже для Колченога, хотя он не зря всячески увиливал от похода сюда. Нет чтобы прямо все рассказать! Только кто бы ему поверил, если прямо? Я сейчас сам себе не верю. К этому надо привыкнуть, как я привык к шуму в голове, к съедобной земле, к мертвякам и ко всему прочему.

А ведь они, эти противные тетки, Хозяева, Хозяйки. Сытые, самодовольные… Они ничего не боятся. И никого не боятся. Они командуют мертвяками. Значит, они Хозяева. Значит, это они посылают мертвяков за женщинами. Значит, это они… – Я посмотрел на мокрые волосы женщин и вспомнил про странные озера. Значит, и мать Навы, которую угнали мертвяки, тоже… И никто их не варит…

– Где вы купаетесь? – спросил я. – Зачем? Кто вы такие? Чего вы хотите?

– Что? – переспросила беременная женщина. – Послушай, милая моя, он что-то спрашивает.

Мать остановила словесное извержение Навы:

– Погоди минуточку, я ничего из-за тебя не слышу… Что ты говоришь? – обернулась она к беременной женщине.

– Этот козлик, – сказала та. – Он чего-то хочет.

Мать Навы презрительно посмотрела на меня.

– Что он может хотеть? – поморщилась она брезгливо. – Есть, наверное, хочет. Они ведь всегда хотят есть и едят ужасно много, совершенно непонятно, зачем им столько еды, они ведь ничего не делают.

Вот же, лягуха болотная! Она же не слышала ничего из того, что ей с таким жаром рассказывала дочь! Ей все дочкины рассказы неинтересны, шелест на ветру – Навины излияния души…

– Козлик, – противным голосом принялась дразниться беременная женщина. – Бедный козлик хочет травки. Бе-eel… А ты знаешь, – обратилась она к Навиной матери, – это ведь человек с Белых скал. Они теперь, между прочим, попадаются все чаще. Как они оттуда спускаются?…

Вот я и узнал, откуда я!… Только я это узнал до того, как она произнесла свою догадку вслух.

– Труднее понять, как они туда поднимаются. Как они спускаются, я видела. Они падают. Некоторые убиваются, а некоторые остаются в живых.

– Мама, – осуждающе вскрикнула Нава, – что ты на него так нехорошо смотришь? Это же Молчун! Ты скажи ему что-нибудь ласковое, а то он обидится. Странно, что он еще не обиделся, я бы на его месте давно обиделась… Но Молчун добрый, он никогда не обижается и не ругается. Это наши деревенские мужики ругаются, Кулак там, Колченог, Старец, а Молчун молчит. Он только молчит по-разному, когда обижается и когда любит меня. Ты не представляешь, мама, как он хорошо молчит, когда любит меня! Я же чувствую, хотя и не люблю, когда он долго молчит, но когда любит и молчит – люблю. Он же мой муж…

Холм снова заревел, черные тучи насекомых закрыли небо. И я ничего не слышал из того, что ответила мать Наве, а видел только, как шевелятся ее губы, что-то внушая дочери, и как шевелятся губы беременной женщины, которая обращалась ко мне, и выражение лица у нее было такое, как будто она и в самом деле разговаривала с домашним козлом, забравшимся в огород. И меня так и подмывало поддать ей рогами под жирный зад, но с беременными так нельзя, да и рогов взять неоткуда. Ну, хотя бы мысленно…

Я не слышал, но знал, что они должны говорить, потому что… это тоже бред, но факт… Для сумасшедшего голоса, которые слышит только он, тоже факт… Я о том, что внутри себя слышал все, о чем они говорили, и никакой рев не мог это заглушить. Другое дело, что не все из говоренного доходило до моего сознания.

– Мужики… Мерзко… Дурная наследственность… Грязь… Забудь… Они не нужны для детей… Одержание… Мы прекрасно обходимся без них… Они ошибка природы, тупиковый вариант… скоро их не будет… А ты забудь!… Не думай о нем… Забудь… Забудь… Из некоторых получатся женщины, а из остальных зверья понаделаем, наконец-то они обретут форму, соответствующую содержанию… Сейчас спи, а проснешься и не вспоминай, он умрет, как все они, он не нужен… – Это доносилось из проповеди матери Навы.

– И зачем ты свалился со своих Белых скал? Сидел бы там да травку свою щипал. Не нужен ты здесь… Да, наверное, и там нужен не был. Нужными не разбрасываются, нужные со скал не падают. Вот у нас никто не пропадает, все в дело идут – кто в подруги, кто в рукоеды, из целой деревни может и гиппоцет получиться… Красивый зверь, хоть и бесполезный почти. Слишком много на него материала идет, неэффективно… Хотя в больших водоемах, со временем… Ты молодец, что дочку Таны к нам привел, из нее Славная Подруга получится, а про жену забудь – не в козла корм… Скоро у вас всех женщин заберем, будете друг друга… А потом вымрете… Хотя не дадим пропасть ценному материалу. И не смотри на девочку так! Она такая лапочка… Ты правда ее не испортил?… Смотри у меня, козлина! А то сейчас в переработку пойдешь!… Порченые трудней привыкают, как мать ее, например… Правда, не к мужу, а к дочке все рвалась сначала. Постепенно успокоилась… И не смотри на девочку как на козу, травку свою щипли да бекай… Бе-е-е… Хотя, кажется, ты в своем роде, как все вы на Белых скалах, ничего…

Вдруг рев стих…

– Только очень уж грязненький… – закончила неожиданно громко беременная женщина. – И как же тебе не стыдно, а? – Она отвернулась и стала смотреть на холм.

Из лиловой тучи на четвереньках выползали мертвяки. Они двигались неуверенно, неумело и то и дело валились с ног, тычась головою в землю.

Между ними ходила девушка, наклонялась, трогала их, подталкивала, и они один за другим поднимались с четверенек, выпрямлялись и, сначала спотыкаясь, а потом шагая все тверже и тверже, уходили в лес…

За женщинами… И за травобоем… Много еще понадобится травобоя! Пока они на нас гиппоцетов и рукоедов не натравят. Хозяйки? Не верю. А что остается делать? Хозяйки и есть.

Я посмотрел на Наву – она спала. Ее мать сидела на траве, а она свернулась рядом калачиком и спала, держа ее за руку. Умилительная картинка. Дочка нашла маму… А я здесь зачем?

– Какие-то они все слабые, – сказала беременная женщина. – Пора опять все чистить. Смотри, как они спотыкаются… С такими работниками Одержание не закончить.

Мать Навы ответила ей что-то, и они начали разговор, которого я не понимал, как Слухач – диктовал и не понимал что.

Я стоял и смотрел, как девушка спускается с холма, волоча за лапу неуклюжего рукоеда.

«Зачем я здесь стою? – вдруг поймал я себя на недоумении. – Что-то мне нужно было от них, они ведь Хозяева…»

Я стоял, опешив, и не мог вспомнить, зачем я здесь и чего хотел от них.