Борис Липатов - Блеф

Гул прибоя. Волны шурша ворочаются по песку. Две тени крадутся, прячась за каждый выступ… За шумом волн не слышно даже громкого голоса…

— Сегодня страшная непогода, Годар! Надо было бы отложить на завтра нашу попытку!

— Не велика важность, если и утонем. Вдобавок, разве это порядочный ветер! Какой это ветер?

— Вздор! Тише! Видишь, часовой торчит у баркаса.

— Ну-ка, давай сюда полотенце! — азартно говорит Пулю.

— Возьми!

Минута — и товарищи крутят руки назад зазевавшемуся полицейскому.

— Ткни его носом в песок, чтоб не орал! Так! Ну, а теперь помоги толкать баркас!

— Уф! Как он врылся в песок.

— Не забудь положить ружьё часового, да сними с него патронташи.

Пыхтят, толкают, наконец, постепенно сталкивают судно в зыбь.

— Ты умеешь заводить мотор?

— А как же! Ведь я был на фронте шофёром!

— Пускай!

— Внимание! Держи руль!

Пулю ухватывает штурвал, Годар склоняется над маховиком.

— Тук-тук-тук!

Зафыркала машина. Баркас ринулся во тьму — навстречу неспокойным волнам.

Вечерний выпуск «Нью-Таймса» от 15 сентября осторожно повторил в небольшой, но достаточно видной заметке, что вот, согласно исчислений профессора Каммариона, завтра в 8 часов утра мог бы произойти на землю прилёт марсиан, но, кажется, ничего подобного не произойдёт, так как ни один астроном мира не заметил никакого снаряда в межпланетном пространстве. Орлеанцы уделяли заметке время длиной в одну сигару, и этого было достаточно, чтоб на утро 16 сентября все были слегка встревожены и, нет-нет, и взглядывали на небо.

Означенные для прилёта восемь часов прошли…

В городе началась обычная сутолока, там и сям раздавались иронические замечания о современных учёных. Орлеанцы окончательно разочаровались.

На всей этой истории великолепно заработал издатель Герберта Уэллса, выпустивший три издания «Войны миров». Можно клятвенно утверждать, что к девяти часам утра эта книжка не занимала ни одной головы. Время, положенное на известное впечатление и ожидание, прошло, и даже янки были готовы ждать от прибывающих марсиан опоздания не свыше как на четверть часа, ибо иначе немыслимы какие-либо иные отношения между деловыми людьми и планетами.

Около половины двенадцатого в редакционный кабинет Ковбоева влетел растерянный профессор Каммарион и, потрясши в воздухе номером «Южного Геральда», бессильно рухнул в кресло… Ковбоев и Кудри кинулись к профессору.

— Позор! Скандал! Я навсегда скомпрометирован! Прочтите! — И Каммарион ткнул в нос Ковбоева газетой.

Ковбоев осторожно взял лист в руки и сделал вид, что читает статью, содержание которой он уже отлично знал.

«Южный Геральд» помещал статью одного европейского астронома, ярого врага Каммариона, полную ядовитейшей иронии в адрес коллеги.

«Разумеется, — писал он, — нельзя отрицать, что долгое сиденье под телескопом и злоупотребление сенсационной и фантастической литературой, а также и возраст, в котором самые выдержанные и зрелые люди начинают сдавать в сторону ребячливости, позволили уважаемому профессору Каммариону размечтаться на страницах «Нью-Таймса». У нас, в Европе, подобные функции принадлежат гг. писателям, но чтоб порядочный астроном мог дать свою подпись под такой статьёй, это не укладывается ни в какие рамки и может быть объяснено или научной безграмотностью или соответствующим вознаграждением от издательства падкой на дутые сенсации газеты, каковую из себя представляет «Нью-Таймс"».

— Вы видите! Вы видите, что вы наделали. О!.. Горе мне!.. Воспользоваться моими стеснёнными обстоятельствами и за доллары купить мой позор! О!.. — хрипел Каммарион, поминутно падая в обморок.

— Успокойтесь, успокойтесь, профессор!.. — суетился Кудри, — ради бога, успокойтесь, но они ещё могут прилететь, эти самые марсиане!

— Кому вы это говорите! — вскипел профессор. — Со мной обращаются, как с маленьким ребёнком. Вы думаете, я позволю себя дурачить! Они прилетят!.. Я пойду в суд, я буду жаловаться! Позор! Него…

На столе неистово захрустел телефон. Ковбоев включил громкоговоритель.

— Алло! Ковбоев? — послышался прерывистый голос Пильмса, — скорее за город… шесть километров к западу… Колоссальный аппарат сделал спуск. Безусловно — марсиане!.. Еду на гоночном авто… Жду.

Каммарион выпучил глаза и смотрел в рупор…

— Едемте, профессор, — хлопнул его по плечу Ковбоев, успевший отдать ряд приказаний и шлепком выводя профессора из транса, в который того бросило сообщение Пильмса.

А через 20 минут тысячи мальчишек махали экстренным выпуском «Нью-Таймса».

— Прилёт марсиан!

— Аэроплан!

— Шесть километров к западу!!!

— Сотрудник «Нью-Таймса» уже на месте!!!

— Прилёт марсиан!!! Марсиане!!!

Среди табачного поля огромный поблескивающий аппарат. Низко пронёсся над землёй, спланировал, смолк и стоит, не подавая признаков жизни…

Через десять минут два гоночных автомобиля показались на шоссе, каждую минуту возникали на шоссе клубочки пыли, указывающие на прибытие всё новых и новых машин…

Через кочки вспаханного поля, ломая стебли табака, неслись, стремясь обогнать друг друга, две передовые машины. За ними неуклюжей кавалькадой мчались другие.

Из первой подъехавшей к аппарату машины выскочил Генри Пильмс и гаркнул своему противнику:

— «Нью-Таймс» — первый!.. Всюду!.. Всегда!

Из второго авто вылез сухопарый рыжий джентльмен и критически взглянул на таинственный аппарат. Генри тем временем сделал несколько фотографических снимков.

— Алло! Эй! Как вас там! Выходите!

Сквозь толстое окно кабины мелькнуло бородатое лицо, и внутри аппарата что-то захрустело.

Генри отскочил, рыжий джентльмен стоял как вкопанный и только вдел в глаз монокль.

Тем временем вокруг аппарата сбилось порядочное кольцо автомобилей, и место спуска было окружено галдящей суетливой толпой:

— Страшно походит на аэроплан!

— Да это и есть аэроплан!

— Но какая необычайная конструкция!.. Он длинён уж очень!

— Нет винтов!!!

— Это металлический аппарат!

— Он на червячных полозьях!

— Ничем не пахнет.

— А вы не боитесь марсиан?

— Да это не марсиане.

— Бросьте! Но почему-то их не видно!

— Ой, внутри шум!

— А-а-а!!

Толпа с криками отхлынула прочь. Только некоторые отчаянные фотографы, пятясь, наводили свои камеры. Непосредственно у аппарата стояли Пильмс и рыжий.

В кабине поднялись жалюзи, и в просвете показались два коричневых голых человека со шлемами на головах, вроде респираторов.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что они не голые, а затянуты в какую-то шерстяную прочную, похожую на войлок, ткань. Кое-где на этой оригинальной одежде виднелись крошечные застёжки.