Геннадий Емельянов - Пришельцы

- А все кабинетная жизнь? - назидательно сказал главбух. - Сырой ты. И - глупый.

- Не сырой я и не глупый? - "Ольшанский сдернул пальцем с лица мусор, прилипший к твердой щетине (побриться не удалось?) и подступил к Суходолову ближе, готовый, кажется, в случае чего и подраться. На некоторое время оба забыли про телевизор и про Атлантиду.

- А я говорю: глупый и сырой!

- Ты мне Ваньку не валяй, крыса канцелярская, ты мне на вопросы отвечай!

- Ты как со мной разговариваешь, сыщик недоделанный? Думаешь, не слышал и не замечал, что ты за мной едешь, из-за кустов зенки пялишь, тоже мне - Шерлок! Мы и не таких видели. Я не преступник, чтобы тут перед тобой распинаться. Зарядкой утром занимайся - брюхо хоть растрясешь, байбак!

Ольшанский перед такой неистовостью и словесным напором даже слегка растерялся и стал часто дышать носом, вздымая и опуская черные свои брови.

- Ты потише, Суходолов, ты поаккуратней!

- И ты поаккуратней!

- И не заправляй тут мне всякое.

- И не заправляю - говорю, как оно есть.

- Мне истина нужна.

- Мне тоже истина нужна не меньше, чем тебе.

- Вот ответь мне, - следователь воздел указательный палец и прищурил один глаз, - почему ты здесь?

- Как это - почему? Где хочу, значит, там и сижу. Тут моя Родина, если хочешь. Я родился во-он в том доме, где сейчас путевой обходчик живет, ему дом-то отец мой в свое время задешево продал. Хороший дом! Я тут детство вспоминаю. - Гриша рукой спрятал под кепку свой рыжеватый чуб, напоминающий виноградную лозу, и нацелил палец, тоже указательный, в сторону хуторка, огни которого высматривал следователь по особо важным делам из вагонного окна скучными командировочными ночами. - Понял? А гора, вот эта гора, где мы теперь сидим с тобой, называется Монашкой. Есть еще вопросы? Я тут детство свое вспоминаю, понял!

- Не совсем.. Детство можно, например, в кровати вспоминать, за столом, на скамейке. И так далее. Детство - оно всегда с нами.

- На работе; за своим, значит, столом я сальдо-бульдо свожу. Это ты за столом воспоминаниям предаешься, потому и живот наел, я же добросовестно исполняю свои обязанности, я - патриот колхоза.

- Ты мне лапшу на - уши не вешай, Суходолов, ты же не хуже мен" понимаешь; что события, последних недель в вашем селе выходят из ряда вон. Если то мистификация, то гениальная, а на гениальную мистификацию ты, например, не способен.

- Так уж и не способен?

- Фантазии, у тебя. не хватит на такие шутки. Это - первое.

- А второе?

- Второе? Возможностей у тебя нет. Технических возможностей. Ты же не изготовишь в срочном порядке полторы тысячи штук транзисторов и телевизоров новейшей конструкции. Кстати, дай-ка я поглажу, кто и как Лямкина демонстрировал. - Ольшанский без разрешения взял черный аппарат в виде картона, прислоненный к смородиновому кусту. Суходоловский аппарат на поверку оказался нелегким и совсем не плоским. - Ты, говоришь, про Атлантиду написано?

- Смотри, увидишь там.

На верхнем правом углу было и впрямь написано: "г. Атлантида, 1983 г., май." Рядом и чуть ниже этой строчки стоял пятиугольник - Знак качества. Ольшанский закрыл глаза и покачал черный телевизор на руках, прикидывая, сколько же он весит? Килограмма, наверно, четыре он весил, не меньше.

- Наверняка безламповый, а?

- Наверно, - ответил Гриша Суходолов и равнодушно кинул вниз камешек. - Японцы делают без ламп, мы - отстаем.

- Мы отстаем. Но не японская же это штука, как ты думаешь?

- С чего, поди, японская-то? Разве что ради рекламы подбросили коварным способом, так зачем там Атлантида?

- Действительно, зачем? Вроде бы как собаке пятая нога, а?

- Пятая или шестая, при чем тут все это? Пришел домой - я у бабки одной пол-избы снимаю - пришел, лежит на столе. Вертел, крутил... Ни кнопок, ни обозначений никаких. Ни рожна. Потом заработал.

- А как же им тогда управлять?

- Голосом. Скажешь: "Покажи, пожалуйста, первую программу". И - начинает.

- А Лямкин тут при чем?

- Ни при чем вроде, а кажет и про Лямкина. Я давеча смотрел, так он чай пил у молодухи одной. Ничего себе молодуха. Мужик заморенный, алкоголем придавленный, а туда же - чай пьет. Вообще-то женщин не поймешь, они и таких любят.

- Голова у меня, Суходолов, кружится от ваших чудес.

- У меня, представь, тоже кружится. Ну и Что с того?

- Чутье мое подсказывает, интуиция подсказывает: ты, Суходолов, многое знаешь.

- Я вообще, товарищ следователь, человек начитанный. Разносторонний я.

- Давай серьезно!

- Давай серьезно.

- Помоги ты мне разобраться, где тут собака зарыта? Войди ты в мое положение, прошу! - Ольшанский прижал руку к сердцу и даже слегка поклонился бухгалтеру. - Сделай такое одолжение!

- Рад бы помочь, милай, да ведь сам не в курсе, ей-богу! - Гриша вздохнул с неподдельной горечью, безусловно сочувствуя государственному человеку, и тоже приложил ладонь к сердцу: не обессудь, дескать, но мы тут ни при чем.

На дворе смеркалось, и председатель Сидор Иванович Ненашев включил настольную лампу. Он сидел на кухне за столиком и в красной записной книжке мягким карандашом писал себе планы на завтра. По пунктам писал: первое, второе, третье, четвертое и так далее.

Над лампой вилась летающая рать, мелкая и покрупнее, эта рать, если вслушаться, издавала тихий стон, будто струна на исходе ноты. "Тоже ведь говорят! - сделал открытие председатель. - Тоже, значит, пересуды ведут про то, как жить дальше. Да, еще надобно побеседовать с дояркой Варей Бровкиной, с лямкинской женой. Какая она ему взаправду жена, и какой он ей муж! Сожители. Умотал мужичок с котомкой невесть куда, а эта извелась вся: на работе стенает, дома стенает. Присохла, выходит. Найти бы Варе-то доброго человека, да где его найдешь: добрые-то загодя порасхватаны, а шалоболы всякие никому не нужны. Итак, вызвать доярку Бровкину и побеседовать с ней по-отечески, чтобы не убивалась понапрасну и всякое такое: пусть развеет грусть-тоску по ветру: Лямкин-странник домой явится - куда ему деваться-то!

Сидор Иванович отодвинул в сторону записную книжку, встал, чтобы включить чайник, заглянул в окно, протяжно сказал "оо-ой!" и закусил губу. "Не было гостей, да вдруг нагрянули!" Вдоль штакетника, как баржа по тиховодью, плыла Вера Ивановна Клинова, и плыла она прямехонько к председателю домой. "Что люди думать станут, калина-малина!" - произнес вслух Ненашев и застонал. Последнюю неделю Вера Ивановна чуть ли не до слез опечалилась тем, что Сидор Иванович не имеет трехразового питания и по той причине может до срока сгореть на работе. "Здоровые мы всем нужны, - повторяла Вера Ивановна бессчетно, - а больные, поверьте мне, они всем в обузу." Упрямая эта женщина каждый вечер, начиная с понедельника, приносила в судках полный ужин: суп, второе и компот. Ненашева эта ее забота мучила несказанно: ведь кроме всего прочего у Клиновой был живой муж, колхозный механик, и ему каждодневные вечерние отлучки половины своей вряд ли придутся по сердцу. И люди еще. В деревне все как на ладони, - тут от дурного глаза не укроешься! Что делать? Прятаться уже поздно, тем более на кухне горит свет. Беда!