Эдвард Лернер - «Если», 2002 № 01

Прежде всего он подумал, что Мост не сработал. Это обычная реакция стажеров, несмотря на постоянные напоминания наставников. Ему потребовалось время, чтобы свыкнуться с забытой истиной: Путешественника отправляет в дорогу не Мост, а его собственное сознание. Мост ничего не может, ничего не решает. Эгон сам удержал себя в капсуле, отказался от Путешествия.

Да, ему потребовалось немало времени, чтобы понять эту истину и принять ее.

Нет, вот что он скажет: «Я понял, что в действительности не хотел отправляться в Путешествие». Это будет то, что нужно.

Она внимательно смотрит на него и негромко произносит:

— Но почему перед этим вы хотели отправиться в Путешествие? Как отделить воспоминание от того, как он сам себе объяснял случившееся? К тому же он должен думать о том, что Меланэ услышит — что она хочет услышать.

— Я не хотел расставаться с моей… Путешественницей. До самого последнего момента я был уверен: она не решится уйти, она не сможет бросить меня. — Он сдерживает ироничную усмешку, которую Меланэ вряд ли способна понять, и продолжает: — Я начал тренироваться, чтобы произвести на нее впечатление. Мне сейчас кажется, что это был своего рода шантаж. Я хотел сказать ей: видишь, если ты уйдешь, то я тоже уйду, и ты никогда, никогда не сможешь встретиться со мной! Но она все-таки ушла. Хотя и пообещала вернуться. Она знала: я не уйду, что бы я ни говорил. Я продолжал тренировки — из чистого упрямства, как мне теперь кажется. А также из боязни, что мне придется ждать неизвестно сколько лет без малейшей надежды на ее возвращение… И еще от стыда, потому что в действительности мне совсем не хотелось уходить. То, что она была настоящей Путешественницей, вызывало у меня восхищение. Если бы я тоже ушел, то во время странствия смог бы поддерживать с ней своего рода призрачный контакт… Конечно, все это так противоречиво…

Он замолчал, осознав свою ошибку: решив ответить ей как можно более искренне, он быстро убедился, что Меланэ его не понимает. Конечно, она пыталась; она стремилась провести параллель с ее собственными переживаниями, но теперь иллюзия сходства испарилась. Понимает ли она, что на пути к себе самой должна будет проделать более короткий путь, нежели тот, который выпал на его долю? Когда она оказалась перед выбором, то не нажала на кнопку пуска. Но она действительно хочет уйти. Хотя, возможно, сама еще не понимает этого.

Внезапно Эгоном овладело глубокое уныние. Зачем он пытается помочь этому ребенку? Во имя какого опыта, какой мудрости? Ему сорок девять, ей девятнадцать. Что он в действительности знает о ней, в чем может быть уверен? Эти сложные схемы, которые он построил, основываясь на ее скупых рассказах, эти интерпретации, эта его честность, которой он так гордится… А вдруг правда находится где-то далеко отсюда и отступает все дальше и дальше, и он ее никогда не узнает?

Он хотел бы поделиться своими сомнениями с Меланэ и даже начинает фразу: «Я не знаю…» Он слышит свой голос, неуверенный, словно взывающий к прощению. Он видит, как лицо девушки твердеет: на нем, словно тени, быстро сменяются опасение, тревога, отрицание. Она ждет от него отнюдь не признания в слабости, эта хрупкая, эта безжалостная Меланэ.

И он снова опускает руку в струи фонтана в ожидании следующего вопроса.

Снова наступает зима, синева неба режет глаза; на ее фоне с новым совершенством, почти с жестокостью, вырисовываются белоснежные вершины. Иногда небо становится черным, серым, белым, и пейзаж исчезает, стертый нагрянувшей метелью. Большинство стажеров, принятых в Центр этой осенью, начинает техническую подготовку; те, кто пришел прошлой осенью и подвергся операциям, продолжают с большим или меньшим успехом овладевать своими обострившимися чувствами. Меланэ настолько успешно проходит этот этап, что ей пора подумать о тренировке абсолютной памяти.

Однажды вечером Тенаден сообщает об этом Эгону, и Эгон ожидает, что девушка навестит его. Разумеется, именно таким образом она и поступает, но раньше, чем можно было ожидать: она приходит в тот же самый вечер. Она останавливается перед ним в укромном уголке общего зала, где он устроился с книгой. Он поднимает глаза, улыбается и жестом предлагает сесть.

Вероятны два сценария ее поведения: или она будет долго молчать, или заговорит о чем-нибудь постороннем. И в том, и в другом случае из нее придется буквально выжимать то, ради чего она пришла. Эгон даже одобряет подобную сдержанность, но его утомляет необходимость постоянно решать загадки, то и дело рисковать, постоянно находиться начеку; так трудно иногда поддерживать равновесие между сочувствием, желанием помочь, реальной привязанностью и таящимися где-то в глубине горькими воспоминаниями. Но что делать — все наставники в тот или иной момент испытывают эти чувства к своим ученикам.

— Значит, ты должна начать тренировку абсолютной памяти? — осторожно спрашивает Эгон.

— Я начинаю завтра утром, — говорит она тоном, означающим, что проблема не в этом; Эгон некоторое время пребывает в растерянности. В конце концов, Меланэ сама принимает решения, и она не слишком предсказуема. Он с нежностью смотрит на нее — с нежностью, смирением и уважением. Она напомнила ему правило, которое каждый наставник должен непрерывно повторять: только стажеры решают, что им делать, и весь опыт и знания учителей нужны лишь для того, чтобы облегчить выбор.

Он пробегает взглядом по контурам ее лица, в сотый раз удивляясь, насколько эти черты, уже ставшие для него привычными, не похожи на черты его Талиты. Менее четкие, разумеется, своего рода набросок. Но те же густые брови, красиво выгибающиеся над миндалевидными глазами с легкими тенями под ними, нос с горбинкой, экзотические скулы, губы, одновременно тонкие и чувственные. А вдруг она все же Талита? Нет, вряд ли… В крайнем случае, ее дальняя родственница.

В действительности он знает, что не лицо, не тело выглядят иными: их оживляет другой характер.

С сожалением, которое не смогло стереть время, Эгон снова повторяет себе, что он, по сути, очень мало знает о своей Талите. Повторяет с сожалением, в котором есть оттенок стыда; они говорили о самых разных вещах — разумеется, о других вселенных, музыке, любви, жизни; он рассказывал ей о себе, подобно любому юноше, переполненному своими переживаниями… Да и как могло быть иначе? И она так чудесно умела слушать, так хорошо понимала его. Ей было тридцать пять, ему только восемнадцать; его больше интересовало то, чем он является для нее, нежели то, чем она была для самой себя.

Лицо Меланэ поворачивается наконец к нему, проходя при этом через обычную последовательность быстрых метаморфоз: в профиль, в три четверти, анфас. Странно, но оно кажется умиротворенным — вероятно, этим оно обязано его экскурсии в свое прошлое. Эгон улыбается ей: