Марина Дяченко - Пандем

Эту девку звали Вита. Тише воды, ниже травы. Полосатый купальник. Книжка под подушкой. Душевая кабинка три раза в день…

– Сука. И ты – сука. Дерьмо, дрянь, сопливый божок, кукловод, не мужик и не баба, паразит, полип…

Зоина жизнь, еще вчера полная, яркая и если не счастливая, то хотя бы преисполненная надежды на счастье – Зоина жизнь лопнула, как воздушный шарик, оставив по себе жалкую тряпочку.

– Пандем?

Молчание.

– Пандем?!

Молчание.

– Прости… Я не хотела… Прости, я не хотела тебя… Я…

Молчание.

– Пожалуйста… Не бросай меня… Я больше не буду… Я все поняла… Прости… Прости… Прости…

«Не плачь, глупая девочка. Посмотри, солнце встает».

– Да, ты слышал? Шурка женится! – Виталька стоял посреди комнаты, размахивая телефоном-наушником на цветной резинке.

– Оторвется, – сказал Ким, наблюдая за полетом наушника.

– Не оторвется, – беспечно возразил Виталька. – Так ты слышал про Шурку? Ему же семнадцати нет еще!

– Ну и что, – сказал Ким. – Тетя Александра вышла замуж за дядю Алекса, когда ей было шестнадцать и она училась в школе. А ведь тогда еще не было Пандема…

Виталька хмыкнул, как бы говоря: скажешь такое, Пандема не было… Ты бы еще царя Гороха вспомнил…

– А чего же ты мне не сказал, – начал было Виталька, но запнулся. Рука, раскручивавшая наушник, вдруг опустилась и спряталась за спину, будто застеснявшись.

– Пандема ты слушаешь, – пробормотал Ким. – Родного отца – нет.

– Почему нет? Тоже слушаю, – сказал Виталька, думая о своем. – Это, получается, мне через шесть лет тоже можно жениться?

– Да ради бога, – сказал Ким. – А что, кто-то есть на примете?

Виталька фыркнул:

– Это я так спрашиваю, для формальности. Оно мне сто лет не надо, я в космос собираюсь… Так на свадьбу нас позовут?

Ким откинулся на спинку кресла, забросил руки за голову:

– Пандем! Нас позовут на свадьбу?

Тихий смешок внутри головы.

– Он не знает, – Ким развел руками.

– Как не знает? – растерялся Виталька. – Как… не знает?

Миновала целая секунда, прежде чем выпученные Виталькины глаза вернулись на место, а буква «о» приоткрывшегося маленького рта сменилась возмущенным оскалом:

– Ты надо мной прикалываешься, да? Можно маленьких дурить, да?

С минуту они возились и боролись, причем Виталькины кулаки были твердые, как орехи; в дверном проеме стоял трехлетний Ромка. Внимательно наблюдал.

Виталька родился через месяц после памятной посиделки по-родственному. Это был очень спокойный, под стать Арине, ребенок. Новорожденный, он спал по ночам, а если и начинал капризничать – Арина всегда знала, как и чем его успокоить. Ни намека на нервотрепку первых месяцев – Арина плавала в своем материнстве, как белый корабль в спокойном море, в то время как вокруг бушевали эйфория, паника, развал и созидание, эпидемия неудавшихся самоубийств, карнавалы и праздники, – все это было вокруг и по всей земле, но Ким с Ариной пребывали будто под наркозом.

Ким купал сына, переодевал, часами выгуливал, кругами бродя по парку; думал о Виталькиной будущей жизни, о том, какое место уготовано ему в новом, диковатом на первый взгляд мире… Парк (как и любая тенистая улица или просто дворик со скамейками) в ту пору был полон гуляющими – не парочками, нет, и не компаниями. Все бродили поодиночке, погруженные в себя. Все беседовали на самую интересную для человека тему – они беседовали с Пандемом каждый о себе. Всем надо было о чем-то спросить или – гораздо чаще – рассказать. У всех – умных, глупых, эгоистичных, самовлюбленных, душевно тупых, экзальтированных, честных, малодушных, жизнелюбивых, прочих – появился друг: даже у тех, у кого друзей с пеленок не бывало. Друг, который знал и чувствовал потаенное, то, что другому человеку не откроешь; друг, который оправдывал слабости (не всегда, но в большинстве случаев – по Кимовой информации – случалось именно так). Оправдывал и давал надежду, и пробуждал желание стать лучше (не у всех, опять же, но у многих). Все вспоминали юность, детские мечты, все, что не сбылось тогда – но имело шанс сбыться сейчас…

Прокатилась волна тихих разводов и новых громких свадеб.

Всюду открывались профессиональные училища, строительные техникумы, политехнические институты. Ким качал коляску со спящим сыном и говорил с Пандемом о временных парадоксах, о классификации звезд…

А вот Ромка родился через семь лет – совсем в другую эпоху. И по характеру был другим ребенком – нервным, крикливым, беспокойным. Ким знал, что Пандем уделяет младшему сыну много времени (хотя что это такое – время Пандема? Можно ли его измерить?). Ромка нуждался в том, чтобы его успокаивали, – и Пандем возился с ним с первых дней, уговаривал по ночам, чтобы дать возможность Киму и Арине выспаться (оба они тогда работали, Арина в художественном лицее, а Ким в Институте биосинтеза.) В результате Ромка получился куда больше Пандемовым сыном, нежели Виталька. Он часами играл в детской совершенно один, игрушки говорили с ним разными голосами, а он говорил с игрушками. Он научился читать и говорить почти одновременно; в три года он умел каллиграфически писать, выражал самые сложные мысли и охотно оставался дома один – Пандем напоминал ему, когда и как разогреть еду, что надеть, какую книжку почитать и когда лечь в постель. Спокойный Виталька вырос подвижным и шумным мальчишкой – капризный в младенчестве Ромка оказался молчаливым созерцателем. Временами его все понимающий, спокойный взгляд начинал беспокоить Кима, а холодность к родителям иногда обижала. Всякий раз, случись Киму об этом подумать, Ромка будто просыпался – улыбался и лез на колени; Ким знал, что это Пандем напомнил сыну о том, что у него есть родители, и все равно в такие минуты бывал растроган и почти счастлив.

«Это характер, – говорил Пандем. – У него очень своеобразное мироощущение. Он не равнодушен к тебе – он просто не понимает, что ты не слышишь его мыслей… Он не умеет еще выражать свои эмоции так, чтобы ты их понял. Он научится. Он очень добрый мальчик».

Арина Каманина ехала на работу на велосипеде. Был очень солнечный, под голубым небом день.

Арина ехала сквозь бесконечный парк, устроенный таким образом, чтобы за каждым поворотом дорожки открывался новый вид. В любое время года здесь что-то цвело; в любое время суток здесь были свет и тени, сочетаемые всякий раз по-разному.

– Сейчас налево? Фонтан запустили?

«Нет еще. Поезжай направо».

На больших деревьях то тут, то там виднелись детские домики-скворечни с флюгерами, витражными окошками и веревочными лестницами до земли. Арина до сих пор содрогалась (понимала, что глупо, но дергалась на уровне рефлекса), когда малыш лет трех, карабкаясь, как обезьянка, забирался на двадцатиметровую высоту и болтался, перебирая руками, что-то напевая под нос. Никакого надзора, никакого окрика – они играли в школе, играли дома, они были пиратами, космонавтами, зверями и птицами, у них было свое сообщество, дробящееся на сотни больших и маленьких клубов, и некоторые взрослые с удовольствием втягивались в эту игру – если у них получалось, конечно. У Арины получалось – правда, ее воспитанники были детьми особенными, куда более талантливыми, чем сама Арина была в их возрасте.