Марина Дяченко - Пандем

– А теперь? Теперь перестал бояться?

– Он мой друг, – Каманин вдруг улыбнулся. – Друг может сомневаться, может быть неправым…

Борис Григорьевич разложил кильку на ломтики хлеба – получились бутерброды. Заварил чай. Пододвинул к Каманину фарфоровую сахарницу с одной отбитой ручкой:

– Это опасное, дружочек Ким, заблуждение. Подружился огонь с еловой веточкой…

– Я ведь тоже не вчера родился, – Каманин вдруг стал упрямым, очень упрямым. – Кое-как могу отличить брехню от правды… Кроме того, Пандем меня когда-то вытащил из очень скверной… переделки. Тогда, когда смерть еще была.

Борис Григорьевич улыбнулся. Какая чудная оговорка; этому юнцу кажется, что он бессмертен. Как будто смерть в девяносто или даже сто лет – не смерть вовсе…

– …Да я, собственно, не говорю, что Пандем брешет, боже меня упаси… Может, он действительно нас всех возлюбил. С чего возлюбил, с какой такой радости – другой вопрос… Знаю, что ты мне скажешь, устроитель будущего. Скажешь, что я в депрессии, потому что потерял работу. Потому что все мои годы, потраченные на то, чтобы научиться тому, что я умел, весь мой опыт, все, чего я стоил как врач… все пошло псу под хвост. Что я больше не уважаемый человек, которого днем и ночью, в любую погоду на мотоцикл – и к больному. Грыжи, роды, пневмонии, палец косилкой отрезало – все ко мне… Тебе не понять, сынок. Даже твоя клиника Попова… Там свое. А деревенский врач – это статус, дружок. Это да… Так вот теперь я никто. Эти вот руки, – Борис Григорьевич смотрел на свои ладони, на толстые сильные пальцы с грязными ногтями, – эти руки… я был хороший врач, сынка, вот не вру. Очень хороший. А теперь все. Садиться за парту рядом с молокососами, начинать с нуля – не могу, не хочу, нет сил. Поэтому, мол, ною, поэтому жалуюсь, поэтому ищу во всем подвоха и не разговариваю с Пандемом. Вот что ты мне скажешь. И добавишь, что ты пришел ко мне, глупому старику, на помощь, откроешь глаза, протянешь руку, найдешь мне занятие… Так?

– Нет, – сказал Каманин. – Нет… Понимаете, Борис Григорьевич. Если бы Пандем был таким, как вы о нем думаете, – вы давно были бы самым счастливым человеком на земле.

Сделалось тихо. Хозяин и гость смотрели друг на друга.

– То есть? – спросил наконец хозяин.

– Он может изменить наше сознание незаметно для нас, – сказал Каманин. – Постоянное счастье. Из ничего. Для всех. Спокойствие, свобода, никакого сожаления, никаких сомнений, никакого страха…

– Боже мой, – сказал Борис Григорьевич. Приподнялся было на скамейке и снова сел, рука привычно потянулась к груди, где давно уже не болело сердце. – Это… угроза?

– Нет, – тихо сказал Каманин. – Это довод.

…Было почти темно, когда они взялись разделывать щуку под большим фонарем на крыльце. «Видно, что хирург», – думал Борис Григорьевич, глядя на каманинские руки.

Сбежались соседские коты. Пират побрехивал на них без рвения. Коты не боялись.

Прогорали сосновые угли в яме.

– Он растерян, – говорил Каманин. – Ему трудно. Потому что лени, трусости, жадности много тысячелетий, а Пандем – молод. Он не всемогущ, но он растет во всемогущество, чтобы никогда его не достигнуть. Знаете, как функция, которая стремится к бесконечности… А сейчас ему трудно, потому что первая эйфория прошла, остались миллионы людей, потерявших профессию, остались тысячи властолюбцев, у которых отобрали власть, а у кого-то – и смысл жизни… Толпы суицидников на крышах, хотят покончить с собой, а Пандем не дает, и они его проклинают… Я говорил с одним таким. Вчера.

– А вы, значит, что-то вроде «Скорой помощи», – пробормотал Борис Григорьевич, складывая в кастрюльку щучьи печень и плавники.

– Да, я нашел себе работу, – помолчав, сказал Каманин. – Не много-то славы… А на свете так много тупых сволочей, не ценящих ничего, кроме собственного брюха да полового органа… Пандем уговаривает, убеждает, подкупает, кого-то заставляет… И будет дальше убеждать, уговаривать, подкупать, кого-то заставлять… Хотя мог бы просто сказать: работайте, ребята, любите друг друга и будьте счастливы. И любили бы, и были бы счастливы… Понимаете, о чем я?

Каманин повернул голову, и при свете качающегося фонаря Борис Григорьевич увидел, как блестят у него глаза.

Под забором коты молча дрались за рыбьи потроха.

– Неужели мы с вами не договоримся? – Каманин вытер мокрый лоб тыльной стороной ладони, но лаковое пятнышко щучьей крови все равно осталось. – Неужели нам с вами не интересно увидеть звезды… Счастливых людей, любящих свою работу… Мир, где люди живут как люди, а не как черви в грязи и кровище… Неужели ради этого мы не готовы жертвовать ничем, вообще ничем?

Борис Григорьевич взял кувшин с водой и долго, долго лил ему на руки.

К своим пятнадцати годам Зоя Антонова была хорошо воспитана. Она не облизывала пальцы за столом, не перебивала старших и не разговаривала с Пандемом в общественных местах; последнее правило еще не было внесено в учебники хорошего тона, но Зоина мама считала, что привселюдно говорить с Пандемом все равно что выходить на улицу в пижаме.

Пандему нравится, когда ты сосредоточена на общении с ним, говорила мама. Когда ты не отвлекаешься на болтовню с одноклассниками, не ешь, не играешь и не смотришь в окно. Поэтому не обращайся к нему посреди улицы – если, конечно, он сам к тебе не обратится.

Когда Зоя была помладше, у нее как-то не очень получалось следовать маминому совету. Ей то и дело хотелось о чем-нибудь спросить Пандема, или попросить, или посоветоваться; позавчера, в воскресенье, ей исполнилось пятнадцать, и, ложась после вечеринки спать, она пообещала себе начать новую, взрослую жизнь.

Сегодня с утра был вторник.

После завтрака Зоя закрыла за собой дверь маленькой комнатки, в которой раньше была папина фотолаборатория, а еще раньше – кладовка. Теперь здесь стояло большое кресло, а напротив, на узкой подставке, плоский монитор от старого компьютера; Зоя заперлась изнутри, уселась в кресло и провела пальцем по монитору.

На экране вспыхнула ярка точка, быстро приблизилась, вырастая, и превратилась в улыбающееся лицо.

– Привет, Зоя, – сказал Пандем.

– Привет, – сказала Зоя шепотом. – А… скажи, пожалуйста, у нас сегодня будет контрольная?

Пандем улыбнулся шире. Он прекрасно знал, что Зоя не о том хотела спросить. Но молчал, давая ей возможность решиться.

– Нет. Контрольная будет или завтра, или в пятницу, Ирина Марковна еще не решила.

– А, – сказала Зоя. – Вот оно что…

И замолчала.

Пандем глядел хорошо. Зое нравилось смотреть ему в глаза; она могла бы часами сидеть вот так без слов, но время-то шло к школе, а кроме того, сегодня у нее было дело, важное дело, и надо было решаться.