Марина Дяченко - Пандем

Он прекрасно понимал, что ошибся. Та, промелькнувшая, была на двадцать лет моложе. Более того – если остановить движение, выключить ветер и погасить солнечные зайчики, оседлавшая велосипед женщина вообще не обнаружит никакого сходства с Кимовой бывшей женой.

Или не-бывшей.

Он отвернулся – тем более что силуэт велосипедистки давно скрылся за кронами – и стал смотреть на воду. Лягушки прыгали в пруд при его приближении: взлетали, распластывались в воздухе, ныряли сквозь ряску, оставляя по себе черные оконца в зеленом плавучем ковре. «Символ полета, – думал Ким. – Какой красивый и стремительный – полет лягушки…»

На скамейке у самой воды плакал мальчик лет четырех, причем плакал так безнадежно, как – Ким думал – на Земле давно не плачут люди.

– Что с тобой? Погоди, что случилось?

Мальчик на секунду поднял красное мокрое лицо с полосками соплей, размазанных поперек обеих щек. Потупился снова.

– Меня зовут Ким Андреевич… Что с тобой случилось?

Мальчик смотрел на свои ноги. Они были выше колен мокрые, перемазанные илом, с налипшими чешуйками ряски. Некоторое время мальчик разглядывал сандалии-«вездеходы», которым от влаги никакого вреда не предвиделось, и потемневшие от воды полосатые носки; потом перевел трагический взгляд на Кима и разрыдался сильнее прежнего.

– Подумаешь, – сказал Ким. – Через полчаса все высохнет. Ты что, лягушек ловил?

Мальчик длинно всхлипнул и провел указательным пальцем по верхней губе. Соплей и слез от этого движения не сделалось меньше.

– Что же ты плачешь?

Мальчик не отвечал. Ким подумал, что в прежние времена он наверняка спросил бы Пандема, что случилось с мальчиком… И Пандем ответил бы… Или, что вероятнее, успокоил бы малыша раньше, чем он встретился Киму. Да, в прежние времена такое было невозможно – плачущий одинокий мальчик…

– Что с тобой? – повторил Ким и ощутил раздражение. Как понять этого малолетнего беднягу, если он только сопит и ревет? Как без Пандема понять того, кто на данный момент не способен к членораздельной речи?

Не зная, что предпринять, Ким уселся рядом на скамейку. Мальчик всхлипывал и смотрел в сторону.

– Ну, успокойся, – попросил Ким. – Расскажи мне, в чем дело?

Мальчик решительно помотал головой.

– Тогда скорее пойди в беседку…

Мальчик, по-прежнему рыдая, сполз со скамейки. Размазывая по лицу слезы, поплелся по склону вверх – там в самом деле была беседка, маленькая, почти игрушечная, в виде стартующей ракеты. Ким видел, как мальчик остановился у входа, поколебался, но не вошел, прислонился к стилизованной дюзе и разревелся с новой силой.

«Неужели Пан взгреет его за мокрые ноги? – подумал Ким. – Не может быть. Там должно быть что-то куда более важное… Каков должен быть проступок, чтобы малой боялся идти в беседку? Чтобы одна мысль о предстоящем разговоре вгоняла его в истерику?»

Или он плачет о чем-то другом?

– Дядь Ким…

Он обернулся.

Племянник Миша стоял в двух шагах. Он вырос на полголовы с того момента, когда Ким видел его в последний раз. На спине и на груди черной школьной курточки, на штанинах и даже на заду у него были нашиты лоскуты солнечных энергосборников. «У него «игралка» на соларной энергии», – подумал Ким.

– Привет, – сказал Ким. – Ты голодный?

Миша помотал головой.

– Выпьем чего-нибудь? Поедем куда-нибудь?

– Я не маленький, – сказал Миша. – Мне поговорить…

– Как скажешь, – согласился Ким. – Садись?

Миша помедлил и сел на то место, где две минуты назад рыдал незнакомый малыш. Ким обернулся – да, тот все еще не решался ни войти в беседку, ни уйти прочь. Плакал у входа, теперь уже беззвучно.

– Вам Пандем не сказал, о чем я хочу?.. – начал Миша.

– Пандем никому не передает ничьи мысли, – наставительно сказал Ким. – Не знаешь?

– Намерения, – сказал мальчик. – Намерения – это же не мысли…

– Пандем ничего не говорил мне, – признался Ким. Он мог бы добавить «…и уже давно», но, разумеется, не добавил.

Миша провел пальцем по серебристой ткани энергосборника. Вспыхнула – и медленно погасла – светлая полоса.

– А я почему-то думал, что вы знаете, – сказал Миша.

– Почему?

Миша хотел что-то сказать, но не решился.

– Я не знаю, о чем ты собирался говорить, – вздохнул Ким, нарушая принужденное молчание. – Наверное, о важном?

– Я… – Миша запнулся. – Оказывается… Бывает так больно… Я узнал. На себе. Мы работали в «сенсорном» режиме… Без Пандема очень, очень трудно и опасно жить.

– Я знаю, – сказал Ким.

Миша снова замолчал. Над его склоненной головой вилась стайка полупрозрачной мошкары.

– Я хотел спросить…

– Да?

– Что?

– Спрашивай.

Миша вздохнул:

– Дядь Ким, а правда, что когда вы были мо… то есть двадцать пять или тридцать лет назад… любой человек мог умереть? Даже ребенок? Ни с того ни с сего?

– Ну не так уж ни с того ни с сего, – медленно сказал Ким.

– Ну, люди умирали от того, что на них налетела техника, или от болезни, или от… от электричества? Раз – и нету?

Ким нахмурился. Однажды, в юности, он пришел в институт и увидел на доске объявлений фотографию своего однокурсника в черной рамке… Электробритва, ванная, лужа на полу. Раз – и нету.

– Да, – сказал он медленно. – Не так все было печально, как ты рассказываешь, но внезапно заболеть неизлечимой болезнью, или попасть под машину, или съесть, например, ядовитый гриб… Да. Это было.

Мишка плотнее сплел пальцы:

– Как же вы жили, дядь Ким?

– Да вот, – сказал Ким, будто сам удивляясь. – Жили. Бывали даже счастливы…

Мишка молчал. Ким знал, что основной вопрос пока не задан; значит, слова из племянника придется тянуть будто плоскогубцами.

– Миш… Что-то случилось?

Мальчик помотал головой. Стайка мошкары на всякий случай поднялась выше.

– Дядь Ким…

– Да?

– Вы, когда были врачом, работали на «Быстрой помощи»?

– На «Скорой», – поправил Ким. – На «Скорой помощи».

– И у вас была на крыше эта… мигающая лампочка? И вы ехали под сиреной?

– Да.

Миша глубоко вздохнул:

– Вы спасали людей… от смерти? То есть они уже должны были умереть, но вы быстро приехали – и спасли?

– Да, – отозвался Ким после паузы. – Случалось.

Миша подался назад. Странное выражение было в его голубых, не Леркиных круглых глазах – не ужас и не восхищение, а почти экстаз и почти священный.

– Вы ехали. На белой машине, – заговорил он прерывисто. – Под сиреной. И все люди уступали вам дорогу. Потому что они слышали сирену и знали – это один человек идет на помощь другому. Чтобы спасти. От смерти. От боли… Дядь Ким, у вас была такая, такая жизнь! Вы были…

Он замолчал. Его буйная фантазия уже сконструировала и запруженную машинами улицу прошлого, и сверкающий белый автомобиль, озаренный сполохами мигалки, и душераздирающий вой сирены – и, услышав этот вой, обреченный человек вздыхал с облегчением, понимая, что помощь уже идет…