Макс Олин - Иероглиф Кальвина

Каждую ночь я пытался найти новое объяснение моему сну. Раз за разом, новый вариант… Чего от меня хочет получить Хол? Ждет, пока все варианты объяснения этого сна закончатся. И что случится, когда это произойдет?

— Хол — это послание, — подытожила Лина. — Может, чуточку больше, чем просто послание. Вспомни, в какой позе он сидел. Вспомни, где он сидел. Даже у землян есть символ жизни — дерево. Иггдрасиль.

— Он понимает, что мы говорим?

— Да. — Лина замешкалась. — Разглядывает наши мысли, как картинки, но слова не понимает. Знаешь, а они ведь наверняка ждали. Надеялись на чудо. Интересно, Орлиный Нос, что мы должны были доставить на их планету? Оружие? Вряд ли. Можно нарушить правила ассоциации и вскрыть груз?

— Я попробую. Для начала сделаю запрос. Завтра в любом случае откроем…

— Хорошо.

— И еще… Мне хочется поговорить с Холом. Думаешь, не будет проблем?

— Вряд ли.

В тот вечер я так и не поговорил с ним.

«Меркурий» готовился покинуть пространство Дома Знаков, и мое присутствие на капитанском мостике было необходимым. Всегда найдется сотня-другая неотложных дел — была бы причина. Честно говоря, глубоко в душе я хотел побеседовать с Холом. Хотя бы о Висельнике. Хотел — но боялся.

Запрос на вскрытие грузовых контейнеров я, согласно юридическим инструкциям, выслал в ассоциацию военной торговли. Связь была достаточно быстрой. Сутки — и ответ появится в нашей информационной базе.

В любом случае история подходила к концу.

Был ли мир, когда я закрывал глаза?

Я живу в своем собственном кошачьем ящике Шредингера. (экран мерцает, и сквозь помехи виден лишь силуэт Виктора)

Внутри меня есть только я. Здесь есть все, что мне нужно. Даже Висельник здесь есть. Может быть, это — я в будущем. Кто знает?

Кто способен с уверенностью заявить, что я еще жив, как та дурацкая кошка?

Мне придется понять, что находится за границами этих стен. Или придумать. Или создать. Какая, к черту, разница?

Сегодня все иначе…

Я опять видел этот сон.

Отключи мемокамеру, в глазах от тебя рябит. (экран гаснет)

Нужно собраться с мыслями. (пауза) Я стоял перед Висельником, смотрел на него и размышлял.

Висельник был всего лишь символом.

Я подумал, что этот символ — концентрат жизни некоего человека.

Комната — граница его жизни. Возможно, тогда-то, в пределах этой комнаты, этой маленькой спичечной коробочки, когда-то существовал целый мир Висельника, где он мог спать, есть и общаться с людьми. Но в конце концов он умер, пускай даже таким страшным образом. Встал и повесился.

И после его смерти исчезло все, что его окружало.

Даже стул исчез… (пауза)

В этом поступке выразилась вся суть его жизни.

Именно об этом я подумал сегодня во сне. А потом… (пауза)

Он посмотрел на меня сверху вниз, с высоты своей петли, и прошептал, едва перебирая губами: «Прежде чем рассуждать обо мне, подумай, как здесь оказался ты?»

Запись от 452.8, Виктор Кальвин, 4:57 мемокам

В то утро я проснулся от вопля тревожных сирен. Наспех оделся и побежал на мостик. Лина проводила меня обеспокоенным взглядом. Она понимала, что в подобной ситуации может помочь только тем, что не вмешивается.

В караульной трое дежурных офицеров тупо пялились на мониторы слежения.

Экраны демонстрировали записи нескольких камер, размещенных в переходах «Меркурия».

Вооруженный отряд был уже на полпути к каюте Хола, но остановить пришельца они вряд ли смогли бы. Двух своих охранников он, судя по всему, просто ослепил — они терли глаза и натыкались на стены в переходе.

Самого Хола в каюте не было.

Черт знает, как этот деревянный человечек сумел открыть дверь с электронным замком;

Он возник на одном из экранов — темный, бесстрастный, сжимающий что-то в руке. Только потом, когда все закончилось, наши специалисты сказали, что чужак вырезал себе сердце.

С помощью своих светящихся знаков он открыл несколько шлюзов, ведущих в двигательный отсек, и благоразумно закрыл их за собой. Это было странное зрелище, будто всех нас пригласили на выступление древнего мага из волшебной страны эльфов. Несколько магических пассов — и все двери распахивались перед ним.

Один раз он остановился.

Равнодушно посмотрел прямо в камеру своими сочно-зелеными глазами и начертил в воздухе очередную диковинную закорючку. Эту запись потом прогнали через автопереводчик.

«Только одна жизнь», — написал Хол.

Это был его последний иероглиф.

В конце концов, когда двери, которые он с такой легкостью открывал перед собой, закончились, Хол вылетел в черную, мерцающую миллиардами звезд бесконечность. С полсекунды его силуэт маячил на фоне бушующего потока пламени наших двигателей, а затем Хол вспыхнул и сгорел дотла.

Даже пепла не осталось.

Свой нож он оставил на полу, в самом центре каюты.

«Возьми важадхава, человек-птичий-нос, — сказал Хол автопереводчику перед тем, как выйти оттуда. — Теперь ты — иероглиф».

Вот таким незатейливым был его прощальный подарок. Лина плакала.

Вечером мы вскрыли контейнеры с грузом, который должны были доставить на Дом Знаков. Я только головой покачал, когда увидел их содержимое.

Там были скульптуры. Тысячи копий различных картин. Там было все, что считается символом развитого человечества. Дешевые копии а-ля эпоха Возрождения. Настенные календари с улыбкой Моны Лизы. Маленькие карманные календарики с копиями русских икон. Подсвечники в форме древнегреческих храмов. Часы, повторяющие обольстительные формы Венеры и Афродиты и причудливо стекающие по стене в лучших традициях Дали. Бог ты мой, чего там только не было! Еще ни разу я не видел столько плагиата в одном контейнере.

Я приказал сжечь все.

Мы, твари-вторые, прекрасно научились справляться с подобными проблемами.

У нас, тварей-вторых, еще много жизней впереди.

Он больше не снится мне.

Запись от 452.9, Виктор Кальвин, 5:00 мемокам

Он больше не снится мне.

Запись от 452.9, Элейн Кальвин, 4:00 мемокам

Спустя год «Меркурий» попал в магнитную воронку на планете Джабраил.

Кажется, так звали одного из ангелов Судного дня — отличное название для подобной планеты.

Я встретил ангела, он бросил меня в грязь, и я стал как прах и пепел…

Наш крейсер разнесло на мелкие кусочки. Я не помню, как выжил сам. Просто очнулся среди искореженного железа, изрезанный, с огромными ожогами на руках.

Я не нашел тела Лины.

Может, кто-то другой и счел бы такое спасение чудом, но тогда оно превратилось для меня в проклятие. Я пытался плакать, но задыхался, потому что среди бесформенной массы раскаленных обломков корабля не было ни одного кислородного баллона. Только тела… Сотни изувеченных тел в острых лепестках раскаленного металла. Тот запах я не забуду никогда.