Марианна Алфёрова - Лига мартинариев

— Сейчас перекусим, — потер руки Сашка. — Присаживайся, Ева, — и пододвинул в мою сторону колченогий табурет.

— Пельменей больше нет, — радостно сообщила Лидка и промокнула губы кухонным полотенцем сомнительной чистоты.

— А что есть? — растерянно пробормотал Сашка, сразу потерявшись, вид у него сделался виноватый, жалкий.

— Не знаю. У тебя всегда со жратвой напряженка.

— Ну тогда выпьем… — он неожиданно развеселился, сгреб на край стола грязные тарелки, достал из обшарпанного шкафчика початую бутылку «Смирновки» и стопки. — Девочки, отметим встречу, — бормотал, разливая водку по стопкам. — Ева, ты давай, говори, — Сашка слегка подтолкнул меня в бок, напоминая о моей миссии. — Она тебе сейчас все объяснит, — шепнул, наклоняясь к Лидке, и заговорщицки при этом мне подмигнул.

— Что — всё? — соперница брезгливо передернула плечами, будто отгоняла надоедливую муху.

На Сашку в эту минуту она смотрела без всякой приязни.

Глаза у Лидки удивительно красивые, прозрачные, немного навыкате. Загадочные глаза. Вообще, она из тех красоток, при виде которых у всех мужиков поголовно начинают течь слюнки. Только Сашка-то не из тех парней, кого удостаивают вниманием подобные фифы. Странно, как они вообще сошлись. В их союзе было что-то неестественное.

— Пришла забрать его назад? — Лидка окинула меня взглядом, исполненным невыразимого презрения. — Не выйдет. Я буду держать его на привязи, сколько захочу.

— Ты его не любишь!

Я вдруг почувствовала такую сильную боль, что все поплыло у меня перед глазами. Сквозь застилавшую глаза пелену я разглядела, как Лидка довольно ухмыльнулась и сделала Сашке какой-то знак. Бывший муженек подскочил ко мне с неожиданным проворством и крепко ухватил за руки. А Лидка вытащила из кармашка халатика блестящую трубочку, очень похожую на тюбик помады и приложила к моей раскрытой ладони. Меня обожгло так, будто в руку мне вложили раскаленный уголек. Я завизжала, голос сорвался на противный сип. Лидка, довольная, облизнула губы кончиком языка и спрятала тюбик в карман, а Сашка отпустил мои руки. На моей ладони, вспухая на глазах, появился аккуратный круглый волдырь. Невыносимое жжение не проходило, а, напротив, усиливалось.

— Ты что?.. — только и смогла выдавить я — от боли и испуга брызнули слезы. Я закашлялась.

Но Сашка не ответил. Включив магнитофон, он дергался под музыку, запрокинув голову к потолку, ничего не видя и не слыша. Лицо его застыло белой маской. Глаза закатились — сквозь веки я видела только полоску белков. Я перевела взгляд на Лидку. Она безмятежно потягивала через трубочку колу и смотрела на меня снисходительным взглядом человека, узревшего червяка.

— Зачем вы это сделали? — пробормотала я, всхлипнув, но ответа не получила.

— По-моему, больше не о чем говорить, — Лидка непритворно зевнула. — Пойдемте-ка лучше в кино.

— Втроем? — обалдело переспросила я.

— А почему бы и нет? — Лидка улыбнулась. — Будет занятно.

Сказать, что ее улыбка была странной — значит, не сказать ничего.

— Сашка, идем в кино! — крикнула она и брызнула Сашке водой в лицо.

Он пришел в себя.

— Да, да, в кино, — засуетился Сашка, — я только побреюсь и пойдем… — он ухватил со стола недопитую бутылку «Смирновки» и подмигнул нам. — Чтобы не скучно было бриться. А вы, девочки, поговорите по душам… Это полезно… У каждого есть душа… это так интересно, Лидка, какая у тебя душа? Почему ты мне ее не раскрываешь, дорогуша? — он рассмеялся пьяным ненатуральным смехом и полез целоваться сначала к Лидке, потом ко мне. Его рука легла мне на плечо, и все внутри у меня перевернулось. У Сашки были такие мягкие теплые ладони. Как у ребенка.

Сашка вышел, унося в одной руке бутылку, а в другой магнитофон. И почти сразу же заиграл «Танец смерти».

— Не лезь между нами, дура, тебе же хуже будет, — процедила сквозь зубы Лидка, и, достав косметичку, принялась краситься.

Проделывала она это вдохновенно — причем красила сначала только половину лица — один глаз, половину рта, румяна накладывала на одну щеку — как будто хотела сравнить свое подлинное лицо с этим, новым, ослепительно красивым и еще более стервозным.

— Сашка просил меня помочь, нельзя было отказать, — заявила я напрямик.

— Ах, помочь, — Лидка усмехнулась и прикрыла накрашенный глаз, будто сытая кошка. — Бедный мальчик — новичок, ему трудновато. Зато неподдельность эмоций многого стоит. Такие, как он, в наше время редкость.

Я изо всех сил пыталась понять, о чем таком она говорит. Но ничего не выходило. Каждое слово как будто имело смысл, но все слова вместе ничего не означали… Бред…

«Танец смерти» сменился какой-то бодренькой мелодией. Странно… Неужели Сашка изменил своей привычке? Прежде, если включал «Танец», то слушал только его — хоть час, хоть два — безразлично.

— Он слишком долго бреется, — заметила я.

— О Господи! Мне бы твои заботы! Пусть бреется, сколько влезет. Может, он соскабливает волосы со всего тела. Никто не знает, что может взбрести ему в голову, он же чокнутый. Или ты не знаешь? Ха-ха! Ты прожила с ним два года и даже не знала, что он чокнутый?

Магнитофон замолк, и стало очень тихо. Слишком тихо. Невыносимо. Мертво. Я встала…

— Ты чего? — Лидка невольно поежилась и…побледнела. Глаза ее буквально выскочили из орбит, превратившись в две прозрачные стекляшки и обрамлении фальшиво-черных ресниц.

Я бросилась в ванную. Дверь была на задвижке. Я ударила раз, другой, тут подлетела Лидка и навалилась всем телом. Мы вломились внутрь. Магнитофон стоял на полу. На нем — пустая бутылка из-под водки. А Сашка висел, поджав колени, на струне, зацепленной за батарею парового отопления. Лицо его было разбито в кровь. Задыхаясь, он в судорогах бился об острый кронштейн, держащий батарею. Он умер, когда еще звучал «Танец смерти».

Лидка первая подбежала к нему и ударила мертвого кулаком по спине.

— Как ты смел! Подонок, как ты смел?! Как смел?!

Сашкина душа не могла еще улететь далеко, и Лидкины вопли хлестали ее плетью. Сашке было больно. Я надеялась, что в последний раз.

Вечер, по-летнему насыщенный теплотой, перетек в ночь. За моим окном — маленький городской садик, обсаженный стриженными кустами, а за кустами — пустота, наполненная шумами и запахами нашего захолустного городишки…………………………………………………..

Этот ряд точек обозначает именно ее, пустоту, черное, роковое ничто. Я могла бы истоптать точками всю страницу, но надо экономить бумагу. Впереди еще длинный рассказ.

Сашки нет больше, а вещи по-прежнему на своих местах, и люди при них. И между домами продолжает плыть запах пирожков и булочек из кафе господина Ораса. Это запах сытости, но не той, которая торопится набить свое брюхо чем попало. Запах сытости изысканной, дарующей уверенность в себе. Он зарождается в центре города, на Звездной, стекает по Вознесенскому (в недавние времена Октябрьскому) проспекту, мимо свежевыкрашенных старинных особняков, мимо покосившейся и осевшей на один бок Никольской церкви, возле которой с утра до вечера гудит черный рой нищих, мимо приземистого и безобразного краснокирпичного здания исторического музея, и, покрутившись вокруг дворца Екатерининских времен, ныне занятого мэрией, сладковатой вуалью накрывает окраины…