Марианна Алфёрова - Лига мартинариев

Кто-то схватил меня за волосы и рванул назад… Это последнее, что я помню…

Окно маленькой палаты было закрыто белым экраном и не пропускало солнца. Крошечное тело на слишком большой кровати казалось безжизненным. Новое импортное оборудование, занимавшее большую половины комнаты, работало вполсилы: несколько приборов успели умереть, так и не начав работать, хотя Орас платил за работы всей чудо-установки. Молоденькая медсестра дремала, сидя на стуле возле кровати. Заслышав шаги, она встрепенулась, поправила замысловатую накрахмаленную шапочку, приколотую так, чтобы не помять роскошные каштановые кудри, и сообщила бодрым голосом:

— Все по-прежнему.

— Госпожа Орас приходила? — Андрей не мог оторвать взгляда от беспомощного тельца на кровати.

— Нет, ни разу. Но сегодня позвонила, чтобы спросить, работает ли установка.

Орас согласно кивнул в ответ, как будто ожидал заранее услышать нечто подобное.

— Проследи, чтобы нам не мешали.

Девушка понимающе кивнула и вышла, прикрыв за собою дверь. Сквозь матовое дверное стекло была видна ее тень, скользящая по коридору.

— Вы обещали ей собственный массажный кабинет? — усмехнулся Сергей. — Приятно наблюдать подобную преданность.

Орас не ответил. Его даже не покоробила неуместная веселость Сергея. Просто в этой комнате он буквально заставлял себя произносить каждое слово. Лицо Олежки с закрытыми глазами, с нахлобучкой из белой шапки бинтов, равномерно-розовое, кукольное, было слишком неподвижным даже для спящего ребенка. Всякий раз, подходя к кровати, Орас касался ладошки малыша. Рука была теплой, но при этом абсолютно неподвижной. Чтобы отдал сейчас Орас, чтобы маленькие пухлые пальчики таким знакомым жестом вцепились в его ладонь!..

Семилетов взглянул на экран приборной доски и нахмурился.

— Сколько дней мальчик без сознания?

— Четвертые сутки.

— Мне нужна история болезни.

Орас протянул ему папку в пластиковом переплете и, поймав удивленный взгляд Сергея, уточнил:

— Это копия.

— Я ошибся, — опять неуместно хихикнул Сергей. — Девушка получает от вас в подарок как минимум собственную фирму по обслуживанию больных на дому.

«Не волнуйтесь, ваша фармацевтическая фабрика будет не хуже», - хотел сказать Орас, но не сказал — не смог.

— Но всех вам не удастся купить.

— О чем вы?

— Кто-то из врачей… как бы это сказать… возможно связан с вашими… или нашими общими… врагами.

— Олежку лечит лучший врач в клинике — Ольга Степановна.

— Возможно. Но я бы при такой травме ввел гораздо большую дозу понижающих внутричерепное давление препаратов. Вы меня поняли?

Орас кивнул.

— Когда я смогу забрать Олежку домой?

— Мы еще даже не начали лечение! Вы хоть понимаете, как я рискую?

— Не больше меня.

Семилетов со вздохом открыл портфель, достал пакет со шприцами, пузырек спирта и металлическую коробку с ампулами доновитала. Орас неотрывно следил за руками врача, пока пластмассовый корпус шприца наполнялся розоватой жидкостью. Сергей подошел к телу Олежеки, и Орас отвернулся.

«Почему так тяжело? — изумился он непереносимой тяжести горя. — Я так же мал и беззащитен, как и мой малыш. Я — один…»

Он видел себя со стороны нагим и жалким, лежащим посреди Звездной площади, с оплетенными медицинскими трубками руками и ногами, с воткнутыми в кожу иголками. Почему-то никто не обращал на него внимания. Люди перешагивали через него, порой равнодушно скользнув взглядом по лицу. От холодного камня ломило спину, во рту пересохло, но он не мог ни двинуться, ни закричать — даже моргать у него не было сил.

Может быть, вся загадка русской души в том, что пережитое горе прорастает корнями сквозь душу, мы холим и лелеем его в памяти, мы гордимся и возвышается именно им. И чем больше жертв и боли замешано в нашей победе, тем величественнее она нам кажется. Легкие победы не впечатляют. Войны запоминаются не блестяще выигранными сражениями, а тысячами и миллионами убитых. На костях покоятся наши столицы и наши храмы. И все мы, даже князья и успешники, несем на себе, как отраву, проклятое клеймо мартинария… общее клеймо… Орас невольно тронул руками ладонь — нет, клеймо не проступило. Князь не желал пока что менять свою ипостась.

— Что с вами? — Сергей положил ему руку на плечо.

Орас вздрогнул и замотал головой.

— Кажется, грезил наяву, — он бросил взгляд на неподвижное тело малыша, будто надеялся отыскать первые признаки благотворного действия лекарства. — Всё в порядке?

— Да. Но через двенадцать часов я должен вновь сделать укол. Если кто-нибудь узнает…

— Теперь вы не можете отступить, — сухо сказал Орас. — Вы в самом деле уверены, что лекарства не были введены намеренно?

— Уверен, — кивнул Сергей.

Орас подумал — не поставить ли в палате круглосуточную охрану. Но тут же отказался от этой мысли: для всех остальных малыш давно труп, и появление охранника лишь привлечет ненужное внимание. Андрей подошел к постели и вновь погладил мягкую неподвижную ладошку ребенка.

— Олежек, я тебя спасу, — шепнул он. — А ты спаси меня.

И ему показалось, что пальчики малыша в ответ слегка дрогнули. Разумеется, это только показалось. Пока.

Катерина собиралась уходить, но почему-то медлила. Ждала. Стояла посреди гостиной и натягивала на руки тончайшие лайковые перчатки. Сначала одну, потом другую. И снимала… Потом вновь натягивала перчатку. Сегодня ее наряд был неожиданно скромен: темно-коричневый, спортивного покроя костюм и маленькая ярко-красная шляпка. Лишь бриллиантовые капли в ушах, каждая дороже бесподобного «Форда», говорили о том, что скромность — всего лишь очередная прихоть. Едва Орас вошел, Катерина отвернулась, давая понять, что ни о чем с мужем говорить не собирается.

— Куда собралась? — спросил Андрей, хотя обычно он не задавал подобных вопросов. — Неужели тебя это интересует? — Катерина одарила его улыбкой, больше похожей на брезгливую гримасу.

Она была уже у дверей, когда ее настиг очередной вопрос:

— Ты к Олежке?

Она замерла, но лишь на секунду, потом передернула плечами и, не оборачиваясь, бросила:

— Это бессмысленно.

— Он еще жив! — невольно вырвалось у Ораса, хотя по дороге домой он решил, что ни в коем случае нельзя намекать жене о внезапно явившейся надежде.

— Ах, ты надеешься, бедный! — она обернулась и окинула его презрительным взглядом, будто окатила холодной водой. — Зря. Пусть лучше умрет, чем живет калекой. Для тебя лучше, — добавила она с нажимом.

Сделалось очень больно. Вряд ли Катерина когда-нибудь любила его, но прежде все же старалась держаться в рамках вежливости. Внезапная вспышка холодной неприязни поразила Ораса. Уж слишком на поверхности была причина.