Марианна Алфёрова - Лига мартинариев

После завтрака мы ждали еще около двух часов. Погонялы не торопились нами заняться. Наконец в коридоре послышались шаги, и в нашу странную камеру пожаловали сразу трое: невысокий человек средних лет и с ним двое охранников.

Гость — если его можно было так назвать — был круглощек и румян. Очки в роговой оправе уютно угнездились в седловине его курносого носа. На вид он казался необыкновенно доброжелательным — сладкий взгляд серых глаз, а улыбка вообще чистый мед. Вылитый Дедушка Мороз! Стального оттенка костюм, не новый, но весьма аккуратный, белоснежная сорочка и старомодный узкий галстук с золотой искоркой придавали ему вид администратора средней руки, исполнительного, не слишком инициативного, не без юмора. Почему «не без юмора» — не знаю, но подумала о нем сразу именно так. С собою гость — или, вернее, хозяин, принес черную, большого формата папку и бережно положил ее на одноногий столик. Охранник притащил удобное кресло, и начальник в него уселся. Один из его охранников встал возле двери, а второй — подле камина.

— Петр Петрович, — пришедший назвался именем вымышленным. Наверняка.

— Мне тоже представиться? — Кентис дурашливо ухмыльнулся, но мне показалось, что теперь под его ухмылкой прячется страх. — Вы хоть знаете, кого похищаете?

— Мы, Иннокентий Михайлович, не работаем вслепую, — отвечал Петр Петрович, которого я мысленно окрестила «ПП».

— Что вам нужно? — помрачнев, спросил Кентис.

— У меня намерения самые благие, — господин ПП сладко улыбнулся. — Желаю объяснить вам, молодой человек, что халтура не допустима ни в каком деле, а тем более в деле мартинариев. В том, что ваш отец и его ординат потерпели неудачу, и будут вынуждены уступить место другим, есть и ваша вина.

— В чем же я виноват? Мало страдал?

— Ты вообще не страдал, — жестко проговорил «ПП», перейдя внезапно «на ты», и улыбка сползла с его губ. — Ты всего лишь изображал страдания. Разбитая машина, дешевый мордобой — далеко не те муки, которые могут принести успех. Особенно, если вечером, после всех огорчений приходишь домой, запираешься в мастерской и, воображая, что никто не знает об этом, изливаешь свою муку в рисунки. Сначала просто тушь и перо, потом гравюры, можно немного побаловаться и офортами. А потом ты открываешь новую технику травления. Неожиданно получается потрясающий эффект. Ты делаешь отметку в своем дневнике: «дымчатая линия… воплощение раздвоенности мира…» И рядом еще одна пометка: «выставка!» С восклицательным знаком. Так или нет?

Кентис побледнел как мертвец. Шрам на его обезображенной щеке начал дергаться.

— Откуда… — прошептал Кентис и не договорил.

— Ну, это наша тайна, мой дорогой, — вновь изобразив доброжелательность на лице, сообщил Петр Петрович. — Ты понял, что создал нечто новое. Тебя устраивал имидж тунеядца, живущего на подачки отца. Ты играл роль погонялы и мартинария, а на самом деле был занят тайной работой. Только почему ты это скрывал?

Кентис судорожно сглотнул и ничего не ответил. Торопливо вытащил из кармана платок и прижал к щеке, стараясь скрыть продолжавший дергаться шрам.

— Твои работы здесь, — «ПП» похлопал по черной папке на столе. — ВСЕ работы. По два оттиска с каждой пластины. Совершенно согласен с тобою: не стоит тиражировать шедевры, — «ПП» раскрыл папку и вынул первый лист. — Учиться в художественном лицее и уйти за три месяца до окончания, не слишком ли сумасбродно? Разумеется, единственный, подающий надежды сын — слишком опасно для главы ордината, к тому же еще и мэра. Достаточно немножко подрезать сыночку крылья, сделать калекой, и папочка шлепается в грязь, из князя превращается в ничтожного мартинария. Другое дело — сынок-дебошир, пьяница, вечно плетущий интриги, которого отец публично проклинает. Кому придет в голову искать здесь слабое место Старика? Всем кажется, что он так уязвлен, так страдает, что и сам по себе вот-вот упадет. Остается лишь немного подождать. Несчастному отцу сочувствуют, его жалеют. А он, хитрец, и не думает падать! Он играет роль, как и его сынок! Великолепный дуэт! Ловкая уловка! Не сам ли Старик придумал ее, а тебе осталось подыграть?

— Кому-то очень хотелось занять место отца в Лиге, — прохрипел Кентис.

— Именно. И этому неведомому «кому-то» надоело ждать, — и Петр Петрович швырнул лист в огонь.

Мгновенно мелькнула перед глазами загадочная серебристо-серая поверхность оттиска, как чье-то лицо за стеклом промчавшейся мимо машины. Плотная бумага несколько мгновений дрожала под напором пламени, потом огонь вспорол ее в сердцевине, бумажная плоть закрутилась лохмотьями, вспыхнула оранжевым и исчезла, осталась лишь мумия, которая плясала в огне, пока не рассыпалась.

Кентис смотрел на огонь как завороженный, лицо его корчилось в такт переплясам пламени, а руки сжимались и разжимались…

— Какое наслаждение — смотреть на огонь, — воскликнул «ПП», почти дословно повторяя брошенные когда-то Кентисом слова. — Я знаю: ты сейчас думаешь про себя: «Зачем этот дурацкий спектакль? Оттиски можно восстановить — ведь пластины надежно спрятаны в резиденции мэра». А вот тут-то у тебя и вышла промашка, — истязатель самодовольно хихикнул. — Нам ничего не стоило их раздобыть.

Кентис вскочил, но парень, стоящий возле камина, одним быстрым движением швырнул его на пол.

— Теперь ты понял наконец, ЧТО означает подлинное страдание мартинария?

Всё новые и новые листы летели в камин…

— Помилуйте, — пробормотал Кентис, корчась от боли и не в силах подняться. — Вы жжете деньги… тысячи… быть может миллионы…

— Дорогой мой, цена произведений искусства — вопрос спорный, — равнодушно отозвался «ПП», - зато настоящее страдание бесценно.

Кентис перевернулся на спину, обхватил голову руками и вдруг захохотал. Он бил ногами по полу, как капризный ребенок, дергался всем телом и смеялся, прижимая руки к груди, будто хотел заткнуть ту черную рану, в которую проваливалась его душа. Постепенно смех перешел в судорожную дрожь. Мне показалось, что вместе с Кентисом вибрируют пол и стены. У меня самой застучали зубы.

Вынести это дольше было невозможно. Не соображая, что делаю, я бросилась к камину, схватила несколько листов, упавших с краю и не успевших загореться. И тут же почувствовала, как сильные руки толкают меня в спину — прямо на горячие угли камина. Я завизжала и попыталась податься назад. Бесполезно! Жар опалил лицо, а кроссовки начали тлеть. Хорошо еще, что на мне были новенькие джинсы и Орасова куртка. Пытаясь удержаться, я оперлась рукой о противоположную стенку камина. Но кирпичи раскалились, и я с воплем отдернула руку. Боль была такая, что весь мир перекосился: камин лопнул, и из черной прорези плеснуло огнем в комнату. Все загорелось — огонь горел внутри и разъедал внутренности…