Марианна Алфёрова - Лига мартинариев

Орас подался вперед, будто готовился броситься в драку:

— И вы очень страдали, когда она ушла, господин Суханов?

— Я и сейчас страдаю.

— А я этого не чувствую!

— Разве вы можете…

— Могу! — Рявкнул Орас. — Вы же сами знаете: на таком расстоянии я могу уловить даже самый крошечный выброс энергопатии. Но в данную минуту я не чувствую ни-че-го!

— Извините, господа, но у нас осталось всего несколько секунд, — затараторил ведущий. — Пожмите на прощанье руки, а вы, дорогие горожане, наверняка уже составили первое впечатление о кандидатах.

Орас стиснул в своей ладони короткопалую ручонку Вада и не торопился отпускать. На всякий случай спросил у ведущего:

— Нас больше не видят на экранах?

— Разумеется, нет, — лицо ведущего болезненно дернулось — он понимал, что упускает сейчас самый лакомый кусочек, который будет стоить всего предыдущего.

Орас выдернул Вада из кресла как куклу.

— Кто дал тебе право делать публично такие заявления?

— Спроси у Евы, — пропыхтел ему в лицо Вад. — Пусть скажет — могу я или нет, — он ухмыльнулся двусмысленности своих слов.

— Она НЕ могла тебя любить! — в ярости выдохнул Орас.

В следующую секунду доверенные лица растащили их по углам.

— Мерзавец! — вопил Вад из своего закутка. — Кто тебе дал право обращаться со мной?! Сам ты урод! А я ничем не хуже тебя! Я докажу, докажу!

Отчаянно брызгала белой слюной фотовспышка, кто-то на боковых местах вопил и свистел, как на стадионе.

— Вы совершили ужасную ошибку, господин Орас, — шепнул ему Виталик Воронов, молоденький шустрый парнишка, в прежние годы проводивший предвыборную компанию Старика, а теперь колдующий над имиджем Ораса. — Считайте, что вы проиграли старт.

— Жаль, что этого не увидели зрители, — вздохнул ведущий и отер влажной ладонью лицо.

Олежек непрерывно хныкал. Он хныкал по любому поводу — когда хотел есть и когда не хотел, когда ушибался и когда выпрашивал конфеты. Все попытки вновь научить его говорить оканчивались безрезультатно — он прекрасно объяснялся с нами при помощи мычащих и ноющих звуков. Порой поражало обилие интонаций и жестов, и начинало казаться, что слова в самом деле излишни, они лишь гасят чистоту эмоций. После трех месяцев физиотерапии и массажа двигательные функции почти полностью восстановились. Но вот умственные способности… Орасу намекали, что обычную школу мальчик уже не сможет посещать. Нанятая Андреем гувернантка лишь рассовывала по карманам щедрые чаевые и играла с мальчиком в развивающие игры, которые того ни мало не интересовали. Всё заканчивалось тем, что он обливал девицу краской или просто убегал. Зато у него появилось новое увлекательное занятие: он ломал игрушки и рвал книги. Но не так, как это обычно делают малыши, путаясь изучить, что же там, внутри. Он ломал свои любимые игрушки и рвал книжки, чтобы потом рыдать над ними и колотить себя по лбу крошечным кулачком. За время болезни былая упитанность его исчезла. Он плохо ел, выглядел болезненным и хлипким, и утратил прежнее поразительное сходство с Андреем.

Но при всем этом мне начинало казаться, что Олежек на самом деле понимает гораздо больше взрослых. Весь нынешний вечер он просидел перед телевизором, вцепившись пальчиками в сиденье стула. К концу передачи он сполз на пол, доковылял до телевизора — в этот момент крупным планом показывали Ораса — и, погладив ладошкой экран, провыл нечто совершенно по-звериному жалостливое.

— Олежек, всё будет хорошо, — попыталась я его успокоить, хотя сама очень сомневалась в этом самом «хорошо», но он не слушал меня и плакал всё безутешнее.

Заслышав плач, в гостиную ворвалась Клара, подхватила Олежку на руки, выкрикнула: «Господи, даже ребенка успокоить не может!» — и скрылась в детской.

После отъезда Катерины Клара считала себя хозяйкой в доме, а на меня смотрела как на дурацкое растение, которое должны выкинуть ко всеобщей радости. Теперь-то, после телепередачи, она наверняка уже заготовила метлу, чтобы вручить ее Андрею для выметания сора из дома. «Выметать сор вовремя», - было ее любимым выражением, на дню она повторяла его раз десять, не меньше.

У меня явилось сильнейшее желание собрать поскорее вещички и удрать, а потом потихонечку вернуться. Желание совершенно глупое и детское, но ничего умнее в голову не приходило. Я всё сильнее ощущала, как вокруг меня копится аура черноты и холода. Страх… Он пронизывал каждую клеточку моего тела, и мне хотелось завыть по-звериному, как выл Олежек.

Орас приехал домой один — никто из доверенных лиц или телохранителей его не сопровождал. Обычно, возвращаясь в любое время дня и ночи, Андрей непременно, хотя бы на несколько минут, заходил в кафе внизу. Это действие сделалось почти ритуальным. Сегодня он этого не сделал. Стоя у окна, я видела, что он отогнал машину во двор, а не поставил в гараж, будто собирался еще куда-то ехать. Стукнула дверь внизу, шаги раздались на лестнице, потом в коридоре и наконец на кухне. Я ожидала, что он явится в гостиную, но прошла минута, другая, Андрей так и не пришел. Я отворила дверь в коридор с чувством, что кто-то волочет меня на аркане, и уже приготовил нож для моей глупой шеи. Я чувствовала как с каждым шагом веревка затягивается, шею сдавливает так, что невозможно дышать.

Андрей сидел в причудливом деревянном кресле, где обычно помещалась Клара, и смотрел остановившимся взглядом прямо перед собой.

— Что ты делаешь?

Он повернулся и, склонив голову, взглянул на меня снисходительно-иронично, будто удивился, что я еще могу говорить.

— Варю кофе, — ответил он.

— Давай я…

— Ты не умеешь, — он дернул узел галстука. — Ты видела передачу?

— Конечно.

— Господин Суханов произвел на всех неотразимое впечатление несмотря на чепуху, которую молол.

— Но он не выглядел жалким.

— Разумеется, он был неотразим, — губы Андрея скривились. — И он говорил правду?

— О чем?

Он не ответил, лишь продолжал пристально смотреть на меня. Я хотела сказать «нет» и не могла, будто петля захлестнула горло. Я силилась перебороть себя и беззвучно, по-рыбьи, открывала рот.

— Значит, правда, — Орас отвернулся. — И ты клянчила для него деньги на лечение. У меня! — он зло рассмеялся.

Наверное, со стороны содеянное мной выглядело ужасно. Я была безмерно виновата. Ну так что же — умирать мне теперь из-за моей вины?

— Ты же всё знал! — мне показалось, что вместе с криком я выхаркнула застрявшую в горле занозу. — Ты же сам мне об этом говорил… Намекал…

— Что?.. А, ты о том разговоре? Милая, я просто не слишком удачно пошутил тогда. Выпей я литр водки, мне бы и тогда в голову не пришло, что ЭТО может быть правдой.