Марианна Алфёрова - Лига мартинариев

Андрей покачал головой.

— Ева, ты всё еще ребенок. Пишешь сочинения и ждешь оценки. А я, к сожалению, вовсе не Валенберг. И сочинения в школе писал совсем на другую тему. Мы с тобой, Ева, из разных эпох. Но оба пострадавшие.

— Да, ты откармливаешь фриволеров в своем кафе.

Если он и обиделся, то самую малость. Гораздо меньше, чем я ожидала. Вместо того, чтобы вспылить, он взял меня за руку и глянул в глаза так, как смотрел прежде.

— Ты сильно переменилась. Я даже не ожидал.

— Как и ты.

— Послушай, Ева, я хочу тебя нанять.

— Хочешь стать клиентом «Ока»?

— Нет, мне нужен проводник.

— Куда же я должна тебя отвести?

— Туда, куда ты знаешь дорогу. А я нет.

Я не сомневалась, что он говорит о Великом Ординаторе. И возле того дома он очутился вовсе не случайно. Но… не осмелился войти. Я не стала выяснять, почему, просто спросила:

— Когда?

— Сегодня вечером. Я заплачу за риск.

— Разве мы рискуем? — лично я пока не чувствовала пока никакой опасности.

— Мы смертельно рискуем.

Значит, он знал нечто такое, чего не знала я. Выходило, каждый получил по одной арбузной корке. Вопрос — получится ли из них вновь целый арбуз — оставался открытым.

С сомнением я оглядела фриволерский костюм Ораса.

— Тебе лучше переодеться. Хозяин вряд ли будет рад гостю в таком наряде. А фриволеры всё равно не примут тебя за своего. Ты слишком стар.

— Ева, ты умнеешь прямо на глазах.

Его тон подразумевал одновременно и насмешку, и комплимент, но это меня не задело.

Мы поднялись наверх, в жилую часть дома. Здесь почти ничего не переменилось, разве что добавилось холодности, какого-то равнодушного неуюта. Стало меньше мебели. Исчезли шторы, из заменили виниловые жалюзи. В коридорах по углам поселилось гулкое эхо.

— Где Олежка? — спросила я, оглядываясь.

— Отправил его подальше. Ему нечего делать в городе.

— Он тебе больше не нужен? Прежде ты готов был за него драться зубами и когтями.

Андрей сделал вид, что не слышал вопроса.

— Так что ты мне советуешь надеть? Костюм?

Я отрицательно мотнула головой:

— Слишком официально. Я бы надела что-нибудь легкое. Удобное, защитного цвета.

— И взяла бы оружие?

— Ты всё равно его носишь. Я, к примеру, тоже ношу с собой баллончик со слезоточивым газом.

— Разве мы собираемся на войну?

— А разве нет?

Он сбросил куртку, потом рубашку и вопросительно глянул на меня:

— Почему бы тебе не снять твою дурацкую куртку?

— По-моему, мы говорили о чисто деловой встрече.

— А по-моему — нет…

Андрей шагнул ко мне, и, едва его руки коснулись меня, стена отчуждения рухнула, будто током пробило многодневную окалину непонимания. Я обхватила его за шею и принялась целовать как сумасшедшая, приговаривая: «Бедный мой, бедный…» Прежде я восхищалась им. Теперь осталась лишь острая жалость. Но сейчас — мне казалось — я любила его еще сильнее. Он стиснул меня в объятиях, будто хотел задушить, и я вновь подумала: «Бедный…» Разве физическая сила может заменить несуществующий душевный порыв? Ибо сердце его было мертво — это я чувствовала точно. Ему казалось, что теплотой моего тела он может отогреть свою душу. Как я желала, чтобы это в самом деле произошло. Но когда волна чувственного наслаждения спала, не осталось ничего, кроме обжигающего прикосновения смятых простыней и ощущения непереносимой пустоты. Я заплакала — так мне было больно. За него…

— Не надо, — Орас тронул меня за плечо. — Понимаю, что со мной противно. Но сделай хотя бы вид…

Прежний Орас ни за что бы не сказал подобного. Но и «я» прежняя вряд ли бы смотрела на него вот так, всё понимая.

— С трупом любому противно, — продолжал он тихо. — Даже если прежде любил живого. Впрочем, кое-кто из фриволеров предпочитает трупы. Сначала убьют, а уж потом резвятся. Назавтра разогреют труп в ванной — и началось по новой. Я тоже что-то вроде трупа, разогретого в ванной.

Меня так ошарашили его слова, что я спросила:

— С мертвой что, лучше, чем с живой?

— Кому как… Не все могут выдержать сильный поток энергопатии. Хотя фриволеры — это всего-навсего погонялы, — он рассмеялся нехорошим смехом. — Незакаленные души энергопатия жжет раскаленным железом. Особенно если это физические страдания. Так называемый первачок. Не пробовала? Очень просто. Есть прекрасный эквивалент — проглотить стакан уксусной эссенции. Хочешь?

Он взял с тумбочки стакан с прозрачной жидкостью и протянул мне. Я отрицательно качнула головой. Но при этом не испугалась — была уверена, что он не заставит меня пить отраву силой.

— Нет, дорогой, я в такие игры не играю.

— А зря… — он вновь улыбнулся — еще паскуднее прежнего. — Твое здоровье!

Я потянулась перехватить его руку, но не успела — он опрокинул стакан залпом. Я замерла, ожидая, что сейчас его тело начнет биться в судорогах, но Андрей смотрел на меня и по-прежнему улыбался… Не сразу я поняла, что в стакане была всего-навсего минералка.

— Фу, черт, ну и шуточки у тебя, — я разозлилась и ударила его кулаком в грудь. — Такие выкрутасы вполне в стиле Кентиса. Прежде ты таким не был.

— А ты помнишь, каким я был?

— Конечно, — я попыталась придать своему голосу уверенности.

— А я забыл. Подвал тот помню до каждого камешка. А себя — нет. Будто чужими глазами смотрю. Мне каждую ночь снится тот подвал. И сегодня тоже. Вхожу, а… — он сглотнул и прикрыл глаза, будто и сейчас наяву видел не прекращаемый сон. — Он как всегда там, в углу. Лежит на бетонном полу. Только грудная клетка вскрыта… ошметки переломанных костей, мышцы от ударов превратились в кашу, внутри черно от свернувшейся крови… Вглядываюсь в лицо и вижу — Олежек. Проснулся весь мокрый и никак не мог поверить, что это всего лишь сон.

— Но того мальчика убили другие.

Он оборвал меня.

— Я был наверху, когда ребенка мучили в подвале. Я поглотил всю его боль. Всю без остатка. Я сожрал его. Как гляну на Олежку, так и вижу того… в подвале. Потому и Олежку отправил из города. Пытался забыть. Но не мог. Да и как забыть? Он ведь во мне. Разве можно забыть себя? Я теперь понял, почему так и не смог стать полноценным князем Лиги. Почему они всё время меня отвергали. Очень просто — у меня постоянная отрыжка сожранным. А тот, в подвале… он меня доконал.

— Раньше ты относился к энергопатии иначе.

— Я и говорю — не помню, каким был раньше. Ничего не помню, — он приподнялся и прошептал мне в самое ухо. — Отведи меня к нему. Это единственный шанс.

Кентис сидел неподвижно и смотрел в окно. Как школьник на уроке. Шел снег. Когда наискось перед окном летят густые белые хлопья, можно ни о чем не думать. Просто смотреть.

Комнатка в полуподвальном помещении была длинной и безобразно узкой. В ней постоянно стоял тяжелый дух — запах пота, кожи, и табака. Сизый дым то сгущался, то медленно рассеивался, но никогда не выветривался из этого помещения. Сквозь неплотно закрытые окна со двора полз бензиновый смрад — во дворе с утра до вечера рычал чей-то мотоцикл.