Александр Звягинцев - Ярмарка безумия

Ледников сделал эффектную паузу, оглядел публику. У Виктории Алексеевны расширились от ужаса глаза. Андрей сидел, опустив глаза, механически вертел пустую рюмку. Гланька смотрела на Ледникова поощряюще и одновременно оценивающе.

- Но стреляет неудачно. Причем оба раза - и в жену, и в себя. Жену он тяжело ранил и себя убить сразу не смог, какое-то время после выстрела еще дышал… Жена попыталась подняться, что-то сделать, но только бессильно сползла на пол… Так их и нашли - он лежит, откинувши голову на подушку, и еще дышит, хотя ясно, что умирает, а она сидит на полу с залитым кровью лицом и что-то шепчет… Она выглядела невменяемой. Движения абсолютно хаотичные, нескоординированные, речь бессвязная, обрывочная… Сначала никто не мог разобрать, что она говорит… Потом поняли - она просила какой-нибудь платок, чтобы вытереть кровь с лица… Вы представляете, что пережила она?.. Когда очнулась после выстрела и увидела, что произошло?

Виктория Алексеевна давно уже была в слезах. Гланька тоже призадумалась. Наверняка прикидывала, а может, стоит раскрутить и этот сюжет?

- Кстати, в этой истории было еще много любопытных деталей. Например, когда в одном высоком собрании, восторгавшемся собственной демократичностью и прогрессивностью, докладчик, прервав свою речь, срывающимся от торжества голосом объявил, что министр - а этот человек был министром - и его жена застрелились, в ответ раздались аплодисменты, полные самого неподдельного энтузиазма… А потом сыну не разрешали захоронить прах отца и матери, и урны с их прахом несколько месяцев стояли у него дома на подоконнике… Прямо сцены времен французской революции. Кутон и Сен-Жюст отдыхают…

- Ледников, а чего ты вдруг его вспомнил? - вроде бы равнодушно осведомился Андрей, по-прежнему внимательно разглядывая пустую рюмку, которую он методично перекатывал пальцами.

- Кого? - сразу вскинулась Виктория Алексеевна. - Андрей, ты что, знал этого человека?

- Знал. Впрочем, и ты тоже. Его все знали.

- Я? - не поверила Виктория Алексеевна. - А кто это?

- Если я не ошибаюсь, Пуго…

- Пуго, - завороженно повторила Виктория Алексеевна. - А кто это?

- Пуго Борис Карлович, министр внутренних дел СССР. Был такой…

- Путчист, - завершила его мысль Гланька. - Активный участник августовского путча 1991 года. Бабуля, это даже я знаю, хотя мне тогда лет двенадцать было и интересовалась я совсем не политикой, а жгучими тайнами поцелуя по-французски…

- Если бы ты знала, сколько я министров пережила в своей жизни, - отбилась Виктория Алексеевна. - Всех разве запомнишь?

- Так чего ты про Пуго вспомнил, а, Ледников? - почему-то никак не мог успокоиться Андрей. Голос его дрожал. - Я тогда, может, и не аплодировал, но тоже посчитал это справедливым возмездием.

- Господи, Андрей, а ты-то как там оказался? - тут же всполошилась Виктория Алексеевна.

- Бабуля, ты забыла, что папуля у нас - заслуженный ебелдос, - засмеялась Гланька.

- Кто? Как ты можешь так про отца?

- Ебелдос - это сокращение от их лозунга «Ельцин - Белый дом - Свобода». Вот и получается - ебелдос. По-моему, крайне выразительно.

- Да, я был среди защитников Белого дома, провел три ночи на баррикадах и ничуть не жалею об этом! - с излишним, пожалуй, для семейной трапезы пафосом объявил Андрей.

- А дачу нам за это оставить не хотят? - тихо проговорила Виктория Алексеевна.

- Бабуля, браво! Гениальная логика! - зашлась в восторге Гланька.

- А я не для того там был! - загремел Андрей.

- Папуля, мы знаем, что ты идейный, - сказала Гланька успокаивающе, но доля сарказма в ее голосе была, пожалуй, чрезмерной. - Что тебя обуревали тогда высокие чувства и голова твоя кружилась от воздуха свободы, которой тебе всю жизнь так не хватало. Но я думаю, Ледников вовсе не хотел тебя чем-то задеть. Правда, Ледников? Ты же про Пуго вспомнил не для этого? Не для того, чтобы напомнить папочке, как он был глуп и жесток в своих революционных устремлениях?

Ледников, чего греха таить, любил при случае поддеть Андрея за его неизбывную демшизовскую упертость. Она, эта упертость, была для него в некотором роде неразрешимой загадкой. Никогда бы он не подумал, что Андрей при его порывистости и жизнелюбии, которое обычно предполагает некоторый цинизм в отношении к жизни и людям, ею заболеет. А вот поди ж ты!..

В какой-то момент у Андрея что-то не заладилось с работой, начались конфликты с отцом, особенно обострившиеся во время крушения государства. Андрей во всем винил советскую власть и обернулся пламенным демократом, с головой ушедшим в образовавшуюся бучу, боевую и кипучую. Даже Ледников, в силу более юного возраста смотревший на происходящее несколько со стороны, удивлялся его энтузиазму и восторгу.

Ничего особенного от своего бескорыстного участия в исторических событиях Андрей не получил. Поклявшись больше никогда не служить в государственных учреждениях, он в конце концов оказался в должности рядового юриста частной фирмы, где, естественно, царили тоталитарные порядки, непробиваемое кумовство и чудовищное лицемерие. Объединяло всех сотрудников фирмы стремление что-то стырить по-быстрому и всепоглощающее желание халявы.

Общая обстановка в стране тоже не радовала. Но Андрей, хотя и не был слепым, не отказывался от идеалов свободы. Он приспособился к новым временам и нашел способ, как оставаться верным идеям революции, даже видя то, что творится вокруг. Оказалось, для этого нужно все больше и больше ненавидеть советскую власть. Чем гнуснее и нелепее становилась наступившая жизнь, тем более страстно и яростно клял он советское прошлое. В то время как все большее число людей согласно Пушкину - «настоящее уныло, что пройдет, то будет мило» - относилось к советскому прошлому все снисходительнее, он черпал силы для веры в свободу и демократию в постоянном усугублении своей ненависти. Его личные счета к советской власти становились все глобальнее и изощреннее. Поистине они приобретали гомерические размеры и библейский трагизм. Он описывал свою молодость такими черными красками, что Ледников порой с трудом верил, что ему приходилось собственными глазами видеть в те жуткие годы Андрея в самом веселом и счастливом расположении духа, в окружении завидно красивых женщин и беспечно веселых друзей, за столом, ломившимся от изысканных яств и напитков…

В последние годы, правда, в испепеляющей ненависти Андрея к прошлому появилось что-то профессионально занудное и по-стариковски негибкое, засохшее. А вот на трудовом поприще дела его стали налаживаться. Во-первых, с годами в нем обострилось умение отстаивать свое не только без всякого стеснения, но и со скандалами, на которые он от рождения был большой мастак. А во-вторых, Гланька без всякой застенчивости пригласила в одну из первых же своих телепередач хозяина фирмы, в которой подвизался Андрей. После передачи Андрей был моментально переведен на должность с куда более широкими перспективами. Никто из Востросаблиных не увидел в этом ничего предосудительного, потому что невероятное, заложенное от природы умение приспосабливаться к обстоятельствам было их семейной чертой.