Анатолий Ириновский - Жребий

— А вы моего отца хорошо помните?

— Сережку-то? Ну а как же! Как сейчас, вижу. Музыкант он был на все руки. Что тебе баян, что тебе гитара, что балалайка — на всех струментах играл. Они тут, с кумом вдвоем, до войны, такие кардебобели выделывали на праздники.

— У него был кум?

— Ну да, Аксентий. Это ж твой крестный! Ты что, не помнишь?

— Нет, не помню.

— Они вместе воевали, вместе в плен попали, вместе потом их и посадили. Аксен с лагеря вернулся, а твой отец — нет.

— Он жив сегодня, Аксен? — с надеждой спросил Нетудыхин.

— Нет, помер, грешный, в прошлом году. От рака желудка как будто бы. А отца твоего, Аксен сказывал, на повале леса сосной привалило. Кончался он, сердешный, цельные сутки. Все, говорил Аксен, пацана своего, умирая, вспоминал и жалел. Тебя, то есть. Между прочим, Аксен тебя поджидал. Все надеялся, что ты появишься. Чей-то хо-тел тебе сказать, наверно. Но, вишь, маненько не долждалси.

Баба Паша поставила на разожженный керогаз сковороду и кинула на нее кусок козьего масла.

— Счас разогреем блины и почаюем с тобой на славу, — сказала она.

Нетудыхин молчал. Он был подавлен известием о столь нелепой смерти отца и с болью представлял, сколь мучительной она была, если он умирал целые сутки. "Какая несправедливость! — думал Нетудыхин. — Это же надо так сотвориться: воевать, по-пасть в плен, потом за этот же плен — в свой лагерь, чтобы тебя там добили сосновым дрючком!" Нет, не мог он примириться с такой абсурдной логикой, не мог.

Спустя некоторое время они сидели за круглым столом и уминали с аппетитом блины. Баба Паша рассказывала Нетудыхину о перипетиях и судьбах барачных жильцов. Нетудыхин слушал ее с интересом и догадывался, что эта старуха давно истосковалась по нормальному человеческому общению. Но безрадостная вырисовывалась картина из ее рассказа.

Двор потихоньку спивался. За годы отсутствия Нетудыхина канули в мир иной часть фронтовиков. Самогонно-водочная эстафета постепенно перешла к предвоенному поколению. Пили мужики и бабы, по поводу и без, просто так, от скуки жизни, и в орби-ту этого группового оскотинения постепенно втягивалась молодежь.

Ушел из жизни, утонув по пьянке в Тамре, его дворовой друг Толик Музырин, по прозвищу Тосик.

Умер, отравившись какой-то гадостью, Ваня Пантелеев — лучший футболист Шанхая среди пацанов.

Дядька Ермолай, из 6-й квартиры, по пьянке зарубил топором жену, тетку Варьку. И повесился потом сам…

Страшно было слушать бабу Пашу. Люди устойчиво деградировали. Но, к сожа-лению, таковой оказывалась неприкрытая правда. Не пили больные, детвора и люди ве-рующие. Однако последние были считанными единицами.

— Ой, Тимоша, скока народа померло — жуть! И все она, лиходейка, — водка! — со света людей сживает. А Монины, — продолжала баба Паша, — что вашу квартиру за-хватили, — тут такая война была за нее, не дай Бог! — так те и пьют, и плодятся, как кролики. Человек десять их там уже. Да все косоротые, высоколобые такие, как Степан. Мотька их по интернатам всяким рассовала. Для этих… как их?.. для недоразвитых. По воскресеньям, как собираются — табор настоящий. Такая вот жисть наша, Тимоша. Ни-чего хорошего. Но мне уже недолго осталось.

— А боитесь смерти? — спросил Нетудыхин.

— Чё бояться-то? Чё всем, то и мне. Слава Богу, пожила. Пора и честь знать. Оно, конечно, еще бы хотелось, но — на то воля Его. Хотя интересно все-таки знать, куды мы докатимся. Вот был Сталин у нас. Мы в него верили, как в Бога. Себя не представляли без него. Умер — оплевали. Потом был Маленков с Булгашкой немного. К тем и при-выкнуть не успели. Потом Никитка был. Ниче, вроде, мужик, шубутной такой. И тоже мы его оплевали. Нынче правит Брежнев. Так че, и этого мы оплюем? И ему не страш-но?.. Они, значит, все плохие. А мы, значит, хорошие. Нет, неладно чей-то у нас получа-ется, не по-человечески. Но интересно все-таки, чем же эта канитель закончится… Нет, перечить я не буду, если мне Господь еще лет этак пяток подкинет. Авось и досмотрю эту комедь.

Нетудыхин улыбался. Ай да баба Паша! Уникальный человек! Ведь на таких, как она, может, и держится земля.

В сарае заблеяла коза.

— Иду-иду-иду! — крикнула баба Паша.

Пора было собираться. Нетудыхину захотелось на прощанье сделать бабе Паше что-нибудь доброе. Но что — он не знал. Дать денег? Бабка капризная — может обидеть-ся. И вдруг он нашелся, сказал:

— Я вот вас о чем хочу попросить. Вы в церковь ходите?

— Ну а как же, Тимоша? Это же мое успокоение.

— Вот вам деньги, купите свечи и закажите поминание по моим родным, — ска-зал он, кладя на стол десятку. — Я вам буду очень благодарен.

— Зачем же так много? И пятерки хватит.

— Останется — закажите еще раз, позже. Я ведь вряд ли скоро буду в Рощинске.

— Исполню твою просьбу, Тимоша, исполню обязательно. Хорошая просьба, сы-новья, — сказала она и перекрестилась, поворачиваясь к иконе.

— Ну, я пошел, — сказал Нетудыхин.

— Иди, милай, иди, — сказала баба Паша. — И Бог тебе в помощь. Ой, забыла спросить: семья-то у тебя есть?

— Скоро будет.

— Ну и слава Богу! Ниче ты получился, нормальный. Сережке, по-моему, стыдно не было бы за тебя. Но коз забижать не смей!

Когда он вышел из ее комнатушки и, пересекая двор, оглянулся, баба Паша кре-стила его в спину. Нетудыхин помахал ей рукой.

На выходе со двора он разминулся с косоротым пьяным мужиком. Из Мониных кто-то, что ли?..

Он подождал, чтобы выяснить, в какую квартиру тот зайдет. И не ошибся: зашел мужик в бывшую квартиру Нетудыхиных.

Несмотря на всю мрачность услышанного, Нетудыхин, расставшись с бабой Па-шей, чувствовал себя так, словно с него сняли непосильный груз. Данное себе слово по-сетить родной двор было исполнено. Теперь он подумывал, что Бог, может быть, даже его уберег от участи дворовых пацанов. Не окажись он выброшенным волей судьбы из этого барачного братства, неизвестно еще, как могла повернуться бы его жизнь. Но жес-токая смерть отца и захват могилы матери в глубине души его отдавались возмущением: несправедливость, абсурд. Хотя, конечно, по-настоящему, он не считал, что Бог имел к этим делам какую-то непосредственную сопричастность.

Как-то по-хорошему, благодатно, подействовало на него восприятие смерти бабой Пашей. Она не восставала, не возмущалась человеческим уделом. И в этом, может, ска-зывалась ее мудрость.

От Коки, когда он вернулся, они пошли, по ее предложению, относить магнито-фон. "Яуза-5" — довольно увесистый чемоданообразный маг. Нетудыхин нес его по ро-щинским улицам и, в который уже раз, сожалел о том, что у него нет портативного маг-нитофона или диктофона. Разговор с бабой Пашей можно было бы записать. Поработать над записью основательно — и из нее мог бы получиться вполне стоящий рассказ.