Василий Владимирский - Повелители сумерек

Но принц пропустил мимо ушей последнюю часть фразы.

— Лузиньяны? Короли Кипра? Но ведь род пресекся сто лет назад?

— Кажется, потомки по женской линии еще здравствуют… Если монсиньору угодно, я наведу справки.

Принц рассеянно кивнул.

— Странно. Ведь Лузиньяны всегда считались южанами, но они изначально из здешних краев… В родстве с первым Анжуйским домом, Плантагенетами, сьерами де Ланже… Кстати, — его мысли сделали скачок, — какое отношение к ним имеет Юбер Ланже, которого присылает к нам Вильгельм Оранский?

— Насколько мне известно, никакого. Он низкого происхождения, но имеет большое влияние среди гугенотов.

— Порученец Вильгельма Молчаливого, как же…

— И наставник Филипа Сидни, одного из вождей английских протестантов…

— …а также зятя Уолсингема. Они оба беспрестанно настраивают против меня Елизавету. Если Ланже как‑то сумеет повлиять на Сидни и Уолсингема, разъяснив им, что я — опора их единоверцев во Фландрии, возможно, вопрос о женитьбе сдвинется с мертвой точки…

Погрузившись в пучину политики, принц забыл о неизвестной красавице. А вот она о нем не забыла.

— Он мне не нравится. У него руки холодные. — Одиль фыркнула. — Принц‑лягушонок!

Девушка не помнила, как оказалась дома. Должно быть, задремала в карете. А когда проснулась, то была в собственной постели, Жакмета возилась у очага. Крестная сидела в кресле, как прежде, кутаясь в плащ. Наряд из черного шелка исчез, лишь меховые туфельки стояли у постели.

Уже давно наступил день, но окна были прикрыты ставнями, и в доме царил полумрак.

— Ты хотела быть принцессой, значит, тебе нужно выйти замуж за принца. Франсуа Анжуйский — единственный принц крови во Франции, и он не женат. А что руки холодные, что поделать — у нынешних Валуа разжижена кровь. Ведь они изначально были слабой ветвью рода. Так же, как урбинские Медичи. Если бы королева Екатерина принадлежала к ветви нынешних герцогов Тосканских, потомков Большого Сатаны, это могло бы спасти ее детей. Но смешение двух слабых ветвей губительно…

— Сатаны? — с тревогой спросила Одиль.

— Успокойся, дитя, это всего лишь прозвище Джованни деи Медичи, храбрейшего полководца. Если б он не погиб молодым, судьба Италии, а то и всей Европы могла быть иной. В его жилах текла сильная кровь, кровь матери, Тигрицы Романьи. Младшие Медичи, его потомки, стали Великими герцогами…

Одиль подивилась, что крестная с таким знанием говорит об истории чужой страны, но потом вспомнила, что госпожа Сен‑Этьен долгое время прожила в Италии.

— Крестная, зачем вы уезжали? — неожиданно для себя спросила она.

— Я искала… Говорили, будто в Аквиле живут потомки первого Анжуйского дома. Но — увы — это оказалось лишь легендой. И мои надежды создать новый Анжуйский дом связаны лишь с тобой, Одиль. Подумай, разве это не великое предназначение? А что до прочего… Ты ведь помнишь сказку о принце‑лягушонке?

— Конечно помню… — Одиль хотела сказать, что это всего лишь сказка, но осеклась. После того, что произошло вчера, говорить такое было по меньшей мере глупо.

— Вот видишь. Быть может, твоя любовь сможет превратить лягушонка в прекрасного принца.

Из‑за ставен они не услышали приближавшегося цокота копыт и не увидели всадника. Когда в дверь забарабанили, Одиль сжалась под одеялом. Но после того как Жакмета открыла дверь и на пороге показался крепкий мужчина с лицом, изрезанным морщинами, и копной седых волос, она обрадовалась. Тому, что исчезло чудесное платье. Теперь он не сможет донести той, кто его послал. На всякий случай Одиль приспустила с постели край одеяла, чтоб закрыть туфли.

— Госпожа графиня послала меня осведомиться о здоровье мадемуазель.

Жакмета прокаркала что‑то в ответ насчет того, что мадемуазель лежит в постели и негоже мужчине входить в дом.

— Все равно я должен ее видеть.

Жакмета растопырила руки, чтоб перегородить дорогу, но вошедший решительно оттолкнул ее.

— Я здесь, Граншан, — слабым голосом отозвалась Одиль. — Я больна и не встаю с постели.

— Вот как? — Вошедший прищурился, словно пытался разглядеть, не подменили ли девушку. Затем его взгляд перебежал на госпожу Сен‑Этьен. — А это еще кто?

— А вы кто, сударь, осмелюсь спросить?

— Это Граншан, дворецкий моей мачехи, — вместо него ответила Одиль.

— Я, сударь, бедная странница, собирала в лесу целебные травы. Эта добрая старушка позвала меня на помощь, когда ее госпожу поразила лихорадка. И я вторые сутки не отхожу от нее ни днем ни ночью.

— Стало быть, вторые сутки лежит… Что ж, моя милостивая госпожа выражает заботу о здоровье и пропитании своей подопечной. — Он извлек из‑под плаща небольшой полотняный мешок, бросил его на пол и вышел.

Жакмета, кряхтя, подняла мешок, водрузила на стол и развязала. Одиль, приподнявшись в постели, глянула ей через плечо.

— Горох! — с отвращением произнесла она. — Этим она меня и кормит — горох, фасоль… Ее свиньи едят лучше, чем я.

— Ничего, дитя, тебе больше не придется есть эту грубую пищу.

— Но… по правде говоря, я совсем не голодна. — Удивительно — прошли почти сутки с тех пор, как Одиль ела в последний раз.

Крестная как будто угадала ее мысли.

— Так и должно быть. Это вновь обретенная тобой сила поддерживает тебя. Поднимайся, скоро вечер, и тебе снова пора ехать в Анжерский замок. Но можешь ли ты показаться в одном и том же платье? Нам следует придумать что‑то новое.

Одиль села, подняла туфельки с пола.

— Крестная, если я буду идти через лес, они совсем износятся. И этот белый мех запачкается.

— Нет, ты уже прошла испытание, сегодня я буду с тобой, и тебе не придется сбивать ноги. А платье… Я придумала! Этот гадкий горох найдет себе применение. Прошлой ночью мы призывали моих птиц, но есть и другие, которых можно просто приманить. На балу на тебе будет новый наряд, переливчатый, как голубиная грудь!

— Он уже предложил тебе руку и сердце, дитя мое?

— Нет. Он только спрашивал, увидимся ли мы завтра… то есть уже сегодня.

— Странно. Раньше такие вещи делались быстрее. О чем же вы говорили?

— О разных вещах. О том, что он предполагал, будто я из Испании, ибо при испанском дворе принят черный цвет. Но теперь он так не думает. Спрашивал, не принадлежу ли я к одному из германских княжеских родов. Это его кровно затрагивает. Ведь Франсуа не только герцог Анжуйский и Туреньский и граф Фландрский, он еще маркиз Священной Римской империи Германской нации и герцог Люксембургский…

— Вот как? Зигфрид тоже был герцогом Люксембургским.

— Какой Зигфрид?

— Он правил через двести лет после Ренфруа и за двести лет до Фулька… Впрочем, я перебила тебя.