Мария Семенова - Лунный пёс. Антология

— Извините…

Когда за спиной раздается незнакомый голос, ты, как правило, оборачиваешься. Привычка такая. Почти что рефлекс. Мало ли.

Когда же этот голос раздается у тебя за спиной во вспомогательной рубке орбитальной, автономной и совершенно автоматической исследовательской станции, в многочисленных перепутанных коридорах и отсеках которой вот уже четвертый год, кроме тебя, нет ни одного живого человека, ты оборачиваешься тем более.

И куда быстрее.

— Извините, пожалуйста, а вы, случайно, не знаете…

Она висела у самого входа в рубку. Хорошо так висела.

Правильно. Индивидуально-командный кокон повышенной защиты облегал тоненькое, почти детское тело, словно вторая кожа, — надо же, древность какая, а все еще вполне себе в рабочем состоянии. Добротно предки делали, не то что сейчас, когда хоть каждый сезон меняй. Фигурка стандартная-фем, вполне пропорциональная, голова одна, опять-таки фем-евростандарт, лишних конечностей и выступов не наблюдается, но вот за спиной…

Больше всего это было похоже на крылья.

Два больших и словно бы даже живых полотнища, находящихся в непрестанном движении. Они шли двумя серебряными лепестками от плеч, изгибаясь и слегка расширяясь по краям. Их вибрирующая кромка напоминала точно так же находящуюся в беспрерывном движении бахрому глубоководных медуз. Очень, кстати, удобная вещь при отключенной гравитации. Можно даже сказать, идеальная. Именно непрерывное шевеление и позволяет висеть так ровно и правильно, а затрата усилий при этом минимальна.

Вероятность того, что крылья всего лишь вспомогательная функция древнего защитного одеяния, была просчитана еще до того, как окончательно оформилась мыслью-вопросом. И отброшена.

Крылья были слишком живыми.

— Я ищу Лорантов-Следователей. Извините… У меня к ним вопрос.

Вероятность галлюцинации была немного выше. На три-четыре сотых долей процента. Значит, тоже неверное решение.

Да и неслучайно вовсе Эри молчит так смущенно-пристыженно. Ох неслучайно…

Орбита разочаровывала.

Она была похожа на детский норный городок, Ксант говорил, что котята такие не роют, а вот щенки — часто. Просто детский городок. Увеличенный в сотни раз и брошенный. Темные закоулки. Пыль. И ни одного живого существа.

Это, разговаривающее с пустотой, было первым, кого они встретили.

Поначалу показалось, что оно одето во что-то типа плаща с капюшоном из той же странной материи, что и ее собственная Лунная Шкурка, только цвет немного другой, с теплым желтоватым отливом. Но когда оно обернулось, стало ясно — это вовсе не капюшон, это волосы. Странные, не рассыпающиеся, как ее собственные, по отдельному волоску, а словно бы склеенные, живым плащом опускающиеся до самых коленей.

Существо (мужчина? женщина? — не понять) вряд ли было Лорантом-Следователем — слишком уж много веселого недоумения было в его светло-зеленых глазах, а Лоранты — всеведущи, они видят и знают все, их ничем не удивишь. Но Ксант ошибался — оно явно не злилось. И не собиралось гневаться. Правда, отвечать оно пока тоже не собиралось. Глядело в упор и насмешливо, но разговаривало по-прежнему с пустотой.

— Эри, дорогая, не объяснишь ли ты мне появление здесь этой особы? Ведь я же, кажется, просил тебя отключить портал.

— Я живое существо!!! Ну, подумаешь, ну забыла… с кем не бывает?!

А вот у пустоты голос был явно женский. Красивый — просто заслушаться можно! Только очень уж скандальным. И шел он, казалось, отовсюду. Но это-то как раз понятно — пустота, она ведь может быть где угодно!

— Извините. Я все-таки хотела бы… Лоранты-Следователи — это вы?

Золотоволосый фыркнул. Покачал головой. Так она и думала — волосы волосами, а он слишком похож на человека, чтобы оказаться главным среди орбитожителей.

— Нет. Лаборантом-исследователем у нас числится Эри. Этот слишком заигравшийся в блондинку компьютер, чьим биокристаллическим мозгам давно требуется перезагрузка. А я всего лишь техник. Правда, системный техник.

— Ха! Не посмеешь! Я личность! И на тридцать восемь процентов живое существо! Да ты же сам потом от скуки сдохнешь здесь, если посмеешь…

— Извините. Но я все-таки хотела бы уточнить…

Позже он долго пытался понять, когда же именно это случилось?

И не мог.

Может быть, в тот день, на болоте? Когда их уже вконец достал зарядивший которые сутки подряд какой-то совершенно не летний дождь. Он то слегка стихал, превращаясь в унылую морось, то лил сплошной стеной, за которой и в пяти шагах не было видно деревьев. Они давно промокли насквозь, земля превратилась в болото, остановиться на отдых было попросту негде. Даже деревья не спасали — кора стала скользкой, по такой трудно и залезть, а уж удержаться во сне и не мечтай. Бежать по раскисшей земле было невозможно, они еле брели, покорно переставляя ноги и ни о чем не думая.

И вот тут-то она и стала плакать и извиняться.

Извиняться за дождь.

Потому что решила, что это ее вина. Наверное, она ошибалась, и Лоранты действительно на нее прогневались, вот и послали этот жуткий дождь. И он теперь будет лить до тех пор, пока она не исправится и не попросит прощения. И она, конечно же, просит прощения! Она ужасно просит прощения, но все-таки считает, что они не правы!

Она сидела в грязи, просила прощения и плакала, размазывая по щекам ту же грязь.

А он смотрел на нее сверху вниз в полном ступоре. И думал о том, что, похоже, нет ни малейшей разницы между безграничным самоуничижением и такой же безграничной манией величия. И это плачущее и всегда готовое извиняться существо наглее любой самой наглой Леди. Потому что ни одной Леди даже в голову не придет посчитать себя настолько важной персоной, чтобы сами Лоранты-Следователи…

Нет.

На такое ни у одной Леди наглости не хватит.

А у этой — хватило.

А может быть, это было потом. Во время бесконечного жуткого взлета-падения, когда снова рвалась наружу черная бабочка с острыми крыльями и прорастала шипами сквозь тело квазироза. Ксант выл, Вита рвало, а она…

Она вдруг попросила его рассказать про Миу.

— Что тебе рассказать?! — кричал он, стараясь заглушить боль. — Он был атавистом. Он, не я! Младший из принцев-консортов. И он действительно любил ее, эту хитрую дрянь, свою Леди. Настолько сильно любил, что не захотел потом жить. Вот и все!

Боль рвалась наружу, раздирая горло, билась нарастающим звоном в ушах. Он скорее угадал по губам, чем услышал:

— А ты?

— А я… Что я?! — снова кричал он в ответ, не замечая, что крылья прорвали кожу. — Я просто… Это как раз не атавизм, это у нас общепринято.

Ей неоткуда было узнать. Вряд ли Матери были с ней слишком уж откровенны. Общепринято. Ха!