Эльвира Вашкевич - Метро

- Опоздал! Опять опоздал! - Леха забарабанил кулаками по стене, крича и плача. - Ну где же вы все?

Никто не ответил, а расплавленный камень застыл слезами на гладкой стене.

Леха потерял счет времени. Узелок с едой давно опустел, закончилась и вода. Рафинад он берег, доставая иногда из кармана гимнастерки прозрачные кристаллики, с налипшим на них непонятным мусорным крошевом, крутил в пальцах, обнюхивал, вновь прятал. На людей, попадавшихся в коридорах, уже не обращал внимания, иногда только смотрел унылыми глазами, получая в ответ такие же безнадежные, усталые взгляды. Может, то и были настоящие люди, не призраки подземных тоннелей, но Леха так никогда об этом и не узнал, да и не стремился.

Иногда Леха доставал из кармана трубку, подобранную, казалось, в другой жизни, наводил ее на стены, жал на неприметную серую кнопку. Ослепительно белый, как молния, луч вырывался из трубки, тыкался в глухие стены, оставлял на них неприглядные, черные разводы и склизкие, стеклянистые потеки камня. Леха глупо улыбался, вновь бережно заталкивал трубку в карман. Пригодится еще. Правда, невесть зачем.

Он спал, свернувшись в стенной нише, вскрикивая и всхлипывая во сне. Приходила Маруська, гладила жалостливо по плечу, похлопывала по щеке. Присаживалась рядом жена, держа на руках отчего-то маленького совсем, в пеленках, сына. Заглядывал и Толян, размахивал картой, нарисованной синим, толстым карандашом на обрывке бумаги, кричал:

- Леха! Да что ж ты сотворил такое? Трудно, что ли, было просто склад найти? Там же все нарисовано, вот посмотри сам! - и водил грязным пальцем с обкусанным до мяса ногтем по бумажке, рассыпающейся в пыль от прикосновений.

- Отстаньте все... - просил Леха, сворачиваясь плотным клубком. - Оставьте меня в покое. Дайте сдохнуть, ни о чем не думая...

Но все же думалось. Вспоминались книги, читанные, казалось, давным давно, и они шелестели страницами, разворачиваясь на гладких, лоснящихся атласно, картинках. Представлялся парк, по которому так любил он гулять осенними светлыми днями, когда небо прозрачно, а тонкие, мотающие беспорядочно ветвями, березы осыпают на землю желтые листья, похожие на грибные шляпки. Вся жизнь прокручивалась в Лехиных снах, и он то стонал от невыносимого стыда, то улыбался сквозь слезы, радуясь.

- Шшшшш-шшшш... Чу-ух... чух-чух-чух... - послышалось Лехе во сне, и он отмахнулся небрежно:

- Толян, паразит, ну, как человека прошу же... отстань... и хватит изображать из себя поезд...

Мысль о поезде покрутилась в голове, пристраиваясь поудобнее, а заманчивое чуханье все приближалось, и Леха прыжком вскочил на ноги, протирая слипающиеся от тяжелого сна глаза. Мимо него, по пыльным, заброшенным рельсам, катил веселый паровоз, похожий на старую "овечку", выбрасывающий из трубы плотные, белые дымные комочки, напомнившие Лехе плывущие по небу летние облака.

- Ох ты ж! - восхищенно воскликнул Леха и сунул в рот рафинадный кристаллик. Сладость потекла по языку, обволокла горло, и радостное, праздничное настроение обняло Леху, приглашая на карнавал. - Итальянцы!

Будто следуя призыву, с подножек трех круизных вагонов тут же свесились люди, черноволосые, усатые, хохочущие счастливо, замахали Лехе руками, закричали на чужом, певучем языке, зовя его с собой.

- Интуристы поганые! - завопил Леха, такой же счастливый, как и едущие в поезде итальянцы. - Где ж вы были столько времени, гады?!

Он рванулся к поезду, желая лишь одного - уцепиться за протянутые к нему руки, вскочить на подножку, войти в уютный, теплый вагон, куда, конечно же, принесет красивая проводница стакан чаю в металлическом, узорчатом подстаканнике.

- А сахару мне не нужно! - выкрикивал Леха, медленными, плывущими шагами продвигаясь к поезду. - Не нужно сахару, я говорю! У меня рафинад с собой есть! - и протягивал итальянцам на чумазой ладони, покрытой ссадинами, кристаллические, льдисто блестящие кусочки рафинада.

Веснушчатый, курносый мужичок, напомнивший Лехе покойного товарища Сталина, высунулся из окна, закрутил головою отчаянно, завращал выпучившимися глазами.

- Ку-уда? - заорал он на Леху, некрасиво разевая перекосившийся рот. - Куда прешь, дурень? Назад ведь ходу не будет! Я тебя предупреждал!

- Да иди ты... - Леха красочно добавил точный адрес, по которому посылал мужичка. Сходство того с товарищем Сталиным лишь сообщило дополнительную описательность данному месту. - Чего раскричался? Ты вон какой, голодным не выглядишь, чистенький... А я, значит, в коридорах этих проклятых подыхать должен? - такая несправедливость необычайно возмутила Леху, и он даже всхлипнул от полноты чувств.

- Ох и дурень... - безнадежно сказал рыжеватый мужичок, взъерошил свою растрепанную шевелюру и убрался в вагон.

- Вот и ладушки, - кивнул Леха.

Колеса поезда резво крутились, дым выплевывался из трубы, и под потолком тоннеля собралось уже изрядное его количество. Белый сначала дым густел, появлялась в нем какая-то запредельная, светящаяся голубизна, и сверкающие лазурно - как Средиземное море в солнечный день! - решил Леха, - вязкие капли текли уже по стенам коридора.

Леха пошел быстрее, но поезд, казалось, не приближался вовсе, лишь стоял на месте, деловито пыхтя, словно двигался куда-то в неведомое и невидимое. Паровоз вдруг зачухал на другой, пронзительной ноте, и вагоны дернулись вперед. Итальянцев, протягивающих к Лехе руки, качнуло. Вагоны поползли мимо Лехи, и он почти что застонал, плача:

- Куда? Ну куда ж вы все? А я? Как же я? Забыли... бросили... - он побежал, но ноги будто вязли в тягучем лазурном мареве. - Да подождите же!

Светящаяся голубизна окутала коридор, поезд ускорился, но Леха последним усилием, напрягаясь каждым мускулом, каждым нервом, успел ухватиться за поручень задней площадки последнего вагона. Втянул усталое тело на бугристую, металлическую поверхность, сел, прислонясь спиною к вагонной стенке.

- И фиг вы меня отсюда выгоните! - сказал, и тут же провалился в сон, пришедший внезапно, как удар по голове, больше похожий на потерю сознания.

Что виделось Лехе в этом сне, он потом никак не мог припомнить, хоть и старался неоднократно. Сверкающая лазурь заполонила все, закрыла, словно театральный занавес, скрывающий унылую, обшарпанную сцену, на которой только что разворачивалось феерическое, волшебное действие. Когда же Леха открыл глаза, сквозь синеватый сумрак увидал он стены тоннеля, со свисающими с крепежей кабелями. Издали донеслось до него знакомое до душевной боли грохотание, и стены вздрогнули.

- Метро! - зашептал Леха, как в лихорадке. - Вот чес-слово, ребята, это метро наше, родненькое!

Он почти что видел синие метрошные вагоны, теплый желтый свет, струящийся из них в темноту тоннелей, людей, сидящих, висящих на поручнях, их сосредоточенные в себе лица. Он хотел к ним! Хотел так отчаянно, что лазурь расступилась.