Владимир Ильин - Бог из машины

Однако, когда они вышли из барака, штурмбанфюрер, глядя на детей, грузивших трупы других детей в тачку-телегу, задумчиво процитировал:

– "Жалость – это зараза… Германцы не должны испытывать жалости"… Знаешь, Харман, кто это сказал?

– "Чувство справедливости, логики и возмездия – вот что достойно великой расы",- процитировал в ответ Харман. – Рейхслейтер Альфред Розенберг, "Миф двадцатого века"…

– Верно, – согласился штурмбанфюрер и добавил: – Но почему-то все равно хочется напиться!

Гостиная в доме коменданта была ярко освещена. Из патефона на этот раз звучала музыка Моцарта. За исключением хозяина, все уже были в сборе. На мужчинах были надеты черные парадные мундиры, дамы блистали роскошными вечерними платьями и настоящими, а не под-дельными драгоценностями.

В ожидании виновника торжества велись оживленные беседы. Официанты из офицерской столовой накрывали монументальный праздничный стол.

Войдя в зал, Харман огляделся. Никто не обращал на него внимания, и это его устраивало. Следуя примеру прочих, он взял со стола большой фужер с коктейлем и отошел к окну. До него доносились обрывки бесед:

– … По какому случаю торжество?

– Вы, как всегда, не в курсе, Франц. Сорок пять лет назад изволил появиться на свет наш комендант…

– … опять мы не выполняем квартальный план! Нужно уничтожить сорок тысяч голов, а мы с грехом пополам идем на двадцатой тысяче…

– Вы правы, если бы нам не были предписаны столь примитивные способы, как газ, например, мы бы не только выполняли, но и перевыполняли бы план!..

– А что вы, собственно, предлагаете, милейший?

– Я бы предложил хоронить их заживо. Согласитесь, это было бы и экономно, и гигиенично…

– … третью неделю нет писем от брата с фронта. Он у меня служит во Франции.

– Ну, ему еще повезло. В России воевать намного хуже…

– … беру, значит, я, строю этих сволочей в ряд, кладу руку с пистолетом на плечо последнего и – бац-бац! Кто повыше – тому разносит лопатку, а кто не держит строй – тому башку!..

– … говорю я ему: плетью-то лучше по лицу, а не по спине, а он мне: крови, мол, много будет. "Ну и что?", говорю. А он опять: не переношу я вида крови. А? Как вам это нравится? Ха-ха-ха!..

– Это точно, Фриц, в нашем деле нужны крепкие парни, а всех прочих – на фронт!..

– … господа, господа, довольно о работе! Давайте лучше поговорим о…

– О чем же, фрейлен Магда?

– Ну, например, о любви, господин штурмбанфюрер!

– Кстати, о любви. Приходит солдат в публичный дом…

Всех наконец пригласили к столу. Едва гости расселись, дверь гостиной открылась, и в зал вступил затянутый в безукоризненно отглаженный мундир, с моноклем в правом глазу и с кортиком на поясе, фон Риббель. Он был встречен дружными аплодисментами, все встали.

Последовали поздравительные речи, тосты и здравицы в честь именинника, великой Германии и фюрера, зазвенели вилки, ножи и рюмки. Гвалт несколько приутих, потом возобновился с еще большей силой.

Тосты чередовались один за другим, и гости быстро хмелели. Кто-то уже лил дорогой коньяк на скатерть, кто-то испачкал мундир в салате, дамы то и дело взвизгивали и томно обмахивались кружевными платочками.

Пластинка с произведениями Моцарта была удалена с патефона, на ее место поставили другую, с вальсами Штрауса. Некоторые офицеры, опрокидывая стулья, уже тащили своих дам танцевать.

Потом как-то резко все смешалось. Фон Риббель свысока взирал на разгулявшихся подчиненных в монокль. Официанты торжественно внесли горообразный торт со множеством зажженных свечей. Гости дружно взревели: "Хайль!" Свет был потушен, зажгли свечи в канделябрах на стенах.

Шарц, перекрывая голоса и музыку Штрауса, затянул "Хорста Весселя", в углу доктор Кетцель мрачным, гнусавым голосом декламировал стихи о прекрасной Лорелее двум надзирательницам с мужскими ухватками из женского сектора.

В уши Хармана лезли со всех сторон взбудораженные спиртным голоса:

– … германцы… ик… не должны испытывать жалости к низшим… ик… расам! Мы их победили, и теперь можем с ними делать все, что хотим!..

– … а я вам говорю, что вы – болван! В других лагерях уже давно используют детей для работ, а у нас, кроме как жрать и спать, они ни на что не годны!..

– … до отпуска осталось двадцать дней. Конечно, война, особо не разгуляешься, но можешь мне поверить, Карл, я-то найду, где и как поразвлечься!.. Посидим со старыми дружками, споем, а потом завалимся к бабам!..

– … а комендант-то наш – парень не промах! В буквальном смысле слова! Тренируется в стрельбе через день… В "лазарете". Предпочитает по детям: они маленькие – в них стрелять труднее…

– … люблю вкусно, с чувством и, с расстановкой поесть!..

– … девочки, не дайте погибнуть от любви одинокому офицеру!

– … а вы – шалун, доктор! Зачем вы берете меня за руку?..

Начинало сильно пахнуть смесью пота и французских духов. Харман встал и вышел на веранду. Там, уперевшись лбом в деревянный столбик навеса, не видя никого и ничего вокруг себя, с бокалом в руке горько плакал пьяный штурмбанфюрер Фельдер.

– Что случилось, Карл? Почему ты плачешь? – спросил Харман, положив руку на плечо штурмбанфюрера.

– Инга… Инги и Фридриха больше нет, – с трудом выговорил Фельдер.

– Как – нет? – тупо переспросил Харман.

– Я получил сейчас письмо от нашей соседки, фрау Майбах. Во время последней бомбежки фугаска угодила прямо в наш дом… А мои не пошли в бомбоубежище…

Он вытер глаза рукой, опрокинул в рот содержимое бокала и, шатаясь, ушел куда-то в темноту. Харман еще немного постоял на веранде, глядя на цветник, разбитый перед террасой. Перед его мысленным взором, как мгновенные фотоснимки, пронеслись, сменяя друг друга, образы хозяев этого странного мирка.

… Вот доктор Кетцель, в резиновом фартуке и резиновых окровавленных перчатках, склоняется над хирургическим столом, на котором распростерто истощенное тельце ребенка… Вот он же, в темном костюме и полосатом галстуке, съехавшем набок, с аппетитом разгрызает куриную ножку…

… Обершарфюрер Отто Майер, старший надзиратель женского сектора, хохоча, наблюдает, как его овчарка хватает за ягодицы женщин в полосатых робах… Он же, галантно расшаркивающийся перед фрейлейн Магдой…

… Ганс Лесовски, заведующий штрафным блоком, злобно оскалившись, бьет человека в полосатом железным прутом по спине и по голове… Ганс Лесовски, поднимающий тост за благородную миссию арийской расы…

Потом Харман вновь увидел перед собой множество огромных детских глаз, неотрывно глядящих на него исподлобья, с печалью и упреком.

Он очнулся от своих видений. Судя по звукам, доносившимся из темноты, за одним углом дома кого-то сильно рвало, а за другим углом кто-то, облегченно крякая и пьяно икая, обильно мочился на стену…