Владислав Задорожный - Защита от дурака

— Спутник стартует через час.

— Этот спутник не должен стартовать. Вернее, вложите в него другую информацию. Ведь ничего не произошло.

Старейшина поднялся.

— Дурак, — только и сказал он, уходя прочь.

— Ты… Ты!.. — задохнулся я.

Но он уже хлопнул дверью. Я вызвал Чунчу.

— Всех неприкосновенных на Г/А.

— Мой Президент, все неприкосновенные старше сорок — после Г/А не останется ни одного из них.

— Я рад, что ты не ноешь о том, что они неприкосновенные. Выполнять. А сегодняшний спутник задержать. Якобы по техническим причинам. Немедленно собрать новый состав неприкосновенных — и пусть они забудут о 87 городе!

Вечером я был в театре, давали милую вещицу, одну из многих, прославляющих мою мудрость. Где-то в середине второго действия в ложу наведался Чунча: «Мой Президент, новый состав неприкосновенных закончил отчет».

— Ну?

— Давайте выйдем.

Я прошествовал в фойе. Там несколько оранжевых поддерживали какого-то до крови избитого агломерата. Я вздрогнул, увидев красно-зеленый круг — знак неприкосновенного — на его груди.

— Это новый Старейшина.

— Однако… вы здорово… прикоснулись к нему, — сказал я.

— Они повторили отчет. Там вся правда. По долькам времени.

— Кого же вы избрали?

— Я фальсифицировал выборы, набрал своих агломератов… Но едва они получили статус неприкосновенных, как заговорили иначе! Слишком высоко доверие к институту неприкосновенных. И они верят в свою безнаказанность, несмотря на судьбу предыдущих.

— Ты, старый хрыч, — обратился я к красно-зеленому, — тебе жить надоело?

— Я не ваш. У меня долг перед потомками. Мы дополнили отчет тем, как вы истребили неприкосновенных.

— Всех в расход. Давайте, Чунча, новых — по-настоящему новых!

По Чунча так и не смог подобрать лояльный состав. После десятой попытки я запретил эту идиотскую организацию. Проживем и без них.

Как-то раз я созвал в экстренном порядке Камарилью. До меня дошли слухи, что Камарилья обнаглела — делят между собой города, стаскивают добро в возводимые для них дворцы. Какой-то недобитый преображенец снял об этом сюжет для ласкателя, и его кто-то пропустил. Показали по ласкателям один из строящихся дворцов — с ехиднейшим комментарием.

Я вышел к Камарилье прозрачно-серый от гнева. Я прохаживался перед трепещущей шеренгой и молчал. Наконец я остановился.

— Что? Каково? — мгновенно переходя на крик, начал я. — Подлецы, падаль, взяточники, стяжатели! Вас тут полсотни, и тем не менее здесь только один, только один честный агломерат! Один честный агломерат!

Я медленно обвел взглядом шеренгу камарильцев. Первым в шеренге вытягивался Чунча и преданно ел меня глазами. Встречая мой взгляд, камарильцы — один за другим — цепенели от предвкушения: ах, не я ли окажусь единственным честным?

Я с презрением плюнул.

— Да, только один. И это… я.

Чунча первым опомнился и галантно выступил вперед.

— Мой Президент, вы единственный среди мерзейших, ничтожнейших, но пожалейте нас, снизойдите…

Бес в его глазах показывал мне кукиш. Но остальные и впрямь одеревенели в страхе. Я снисходительно усмехнулся: пусть почувствуют!..

Не было предела мудрости моего правления.

Чунча не раз заходил ко мне, плотно закрывая дверь кабинета, и усаживался на стол.

— Ну, ваше высококачество, опять расшалились?

— А что, не любо? — отвечал я, заталкивая обратно в мешок подсознания выпирающую оттуда ненависть.

— Цитирую: «Нами рассмотрена проблема отвлечения работников на подпирание стен разваливающихся ветхих строений. Подобная практика отвлечения агломератов от их непосредственной работы ради укрывания нерадивости тех, кто должен снести ветхие строения и построить новые, — является нелепой. Необходимо немедленно снести ветхие и построить новые здания, не ссылаясь на нехватку работников этой отрасли.

Поэтому, учитывая интересы и пожелания агломератов, приказываю:

внести порядок в подпирание домов спинами, дабы каждый точно знал, какую стену подпирать и сколько времени; ввести раздачу горячей таквы под стенами ветхих зданий.

— А, как тонко, музыкально составлен приказ? — сказал я жмурясь.

Чунча как-то по-особенному посмотрел на меня.

— Но смысл-то где? Ведь вы ясно говорите, что отвлечение на подпирание домов — безобразие. А заканчиваете тем, что это безобразие нужно организационно улучшить. Где логика?

— То-то и оно! Логика? На то я и высококачество, что мне нет дела до логики. Так смешнее! Ведь глупцы как расценят? Им бросится в глаза, что впервые заговорили вслух, громко о постыдном — практика подпирания стен спинами (или чем другим, тоже срамном, о чем раньше только перешептывались). Они будут умилены моей откровенностью. А то, что гора родила мышь… ха-ха… они того не приметят. Тому, кто видел, как мягко мы стелили, будет не так жестко спать! Они и не обратят внимания, что концовка говорит похабно! «Ну, плохо, ну, хуже некуда, ну, пусть и дальше так будет!»

Чунча рассмеялся:

— Галактика с вами, пусть остается этот приказ.

Иные разы Чунча бывал нетерпимее:

— Это что же такое! — влетел он как-то на президентский совет. — Да ведь этот стервец всех нас хочет заложить. — Камарилья засмущалась. — Только что мне по секрету вручили болванку его речи на Параде Разума!

Чунча размахивал листками. Рачи взял их у него и принялся читать.

— Так… так… ага… «…сегодня я приветствую вас на этом уморительном событии в качестве высококачественного Дурака, самого распрекрасного глупца в Агло…»

Рачи выронил листки.

— Ну, чего? — недовольно ворчал я. — Как хочу, так и перчу.

— Это он властью своей бравирует, — орал Чунча, да так, что Камарилья головы пригибала. — Это он над Агло изгаляется, терпение агломератов проверяет! Сам слетит — и нас, подлец, за собой потянет!

— Неловко… — более спокойно сказал Рачи. — Не можем же мы за вами, как за дитем малым…

Словом, мало ли чего бывало. Что дрянь-то описывать…

Все закончилось вчера. На Параде Разума. А как же — без Парада Разума. Пренепременно я и Парад Разума восстановил.

Чучело Дурака догорает. Толпы орут, мечутся — ну, обычное дело.

Я впился взглядом в корчащиеся лоскутья Дурака, попираемые пламенем. Так! Так! Так они могли бы поступить и со мной. Звери! вот чем кончается их мерзкий Парад Разума — безжалостным нелепым актом. Разве Дурак виноват, что он другой, что природа обделила его? И за это его — огнем? Сволочи!