Владислав Задорожный - Защита от дурака

— Полноте, я обыкновенный агломерат, а выводы мои в порядке вещей. Не преувеличивайте.

— Будете моим советчиком?

— Я стар. Лечить — это мое дело. А над планетой верховодить — сноровки нет.

— Нет, правда, что я смогу исправить? Вы уверены, что мне не следует передать кому-нибудь планету, а самому… Надо бы принародно сознаться…

— Вам и только вам исправлять содеянное. А признаваться пока не стоит, это вызовет смятение. Покаетесь перед тем, как перестать быть. А то, что вы не Дурак, это должны увидеть по делам вашим.

— А если… если я к прежнему вернусь.

— И это не исключено. Отчего же этому и не быть? Дурак тем и славен, что горазд каяться — да все бестолку.

— Я не вернусь к прежнему. Клянусь Фашкой.

Врачеватель ободряюще улыбнулся.

— Моя жизнь — дурно скроенный фантастический роман, — сказал я. — Мне кажется, что и все кругом — дурно скроенный фантастический роман.

— Словно можно отделить правдоподобное от фантастического, — сказал Врачеватель. — Как работают хорошие писатели? Они берут реальные события — линии — и продолжают их, эти линии, за пределы свершившегося. Они непременно пересекутся в мире событий вероятных. Писатель только подмечает эти линии, которые за пределами сбывшегося вдруг выявляют свою суть: возможность пересечения, возможность преступления, возможность дряни или, наоборот, — возможность подвига, счастья, свершения. Так что вы напрасно сравниваете свою жизнь с фантастическим романом — романы эти крайне бедны выдумкой, даже если ладно скроены. Жизнь стократ богаче самого разнузданного воображения. Вот, взгляните, я нарисую. У этих линий в видимом мире нет ничего общего.

И он нарисовал мне:

мир видимый — мир нереализованный

Как странно больше не чувствовать себя Дураком. Клянусь Фашкой, я сделаю все, что смогу. Клянусь.

…И вдруг перед нами возникло огромное синее пространство. Я даже испугался. Словно миллион рек сплелись в один узел и разлились до самого горизонта. Вода колебалась и набегала на берег.

— Она не выплеснется? — спросил я антизодовца, сидящего за моей спиной.

— О, нет, Бажан, — рассмеялся он. — А правда, красиво? Большая вода!

— Надо придумать другое название. «Большая вода» — как-то нелепо, — сказал я и, преисполненный гордости, повернулся к землянам. Они перешептывались на своем заскокливом языке, поглядывая на большую воду и на наш восторг насмешливо. Кто сказал, что они похожи на нас? Две руки, две ноги, два глаза — какой-то комический вариант нашего гармоничного телосложения.

— Ну как вам наша большая вода? — спросил я.

— Океан как океан, нашли чему радоваться, — сказал их командир на нашем языке. «Океан» — вот как они это называют. Их равнодушие чуть раздражало.

— А для нас — чудо, — сказал я. — Только что залили. Был когда-то давно, теперь восстановили.

Шимана остановилась на берегу, и мы пошли вдоль границы пенящихся воли.

Большая группа гостей, прибывших на торжество раздурачивания Координатора, которой я решил показать океан, следовала за мной и Бачи.

— Через пару проб запустим рыбу и другую живность. Сейчас ищем подходящую по всей галактике, — рассказывал Бачи.

— А ведь славно… — любовался я беспредельно синим. — Невиданно! И как долго мы были лишены этого — даже слово потеряли. Возьмем на вооружение земное название — океан.

— Да, за последние ступени мы многое привели в порядок. Нет больше огражденного для обитания клочка суши — мы освоили всю планету!

— Погодите, теперь надо расселить агломератов равномерно, построить поселки по всей планете, чтобы не было скученности, уродливой геометрии городов.

Бачи, почувствовав, что я хочу побыть один, отстал.

Бескрайность моря высветила в памяти другую попытку, много ступеней назад, сразу после моего покушения на самоубийство и выздоровления. Тогда передо мной расстилалась другая бескрайность — беспредельность будущего, необозримость предстоящего.

Тогда наступила пятая пядь моего краткого бытия. Ничто не застило мне взгляда, и мое мирожизнепонимание определилось окончательно.

Бумага лежала передо мной. Секретарь, отступив на два шага назад, застыл в почтительном ожидании. — Он не меньше меня понимал всю значительность и торжественность данной дольки времени.

Мы были в кабинете вдвоем. Я не хотел повторения шумихи, сопровождавшей правление Дурака.

«ВСЕМ! ВСЕМ!

Отныне Защита От Дурака упраздняется и демонтируется. Деление на Центр, Околесицу, Агло и Пустицу отменяется, — нас есть целая планета, которую мы все должны оживить.

Время смут закончено. Наступило время созидания.

24 попытка 6 пробы 224 ступени после Д.Р.»

Я взял ручку и быстро подписался: «Бажан».

— Бажан?! — невольно вскрикнул секретарь.

Я улыбнулся, глядя на его смущенное лицо.

— Но кто же вы теперь?

— Бажан.

— Президент? Владыка? Первый из Равных?

— Просто Бажан.

Секретарь вдруг переменился — последние признаки скованности сбежали с его лица. Он произнес, расцветая в улыбке:

— Какое прекрасное имя! Нет, какая прекрасная должность! Какой чин — Бажан!

Я еще раз бросил взгляд на указ. И снова взялся за ручку и быстро исправил дату: заменив «после» предлогом «к».

Секретарь задумался, оценивая поправку. Зная, что так же будут замысливаться миллионы планетян, я пояснил:

— Духовная Революция — это не всеобщая грамотность, не миллиардные тиражи книг, даже не миллионы поэм и афоризмов, это гораздо сложнее и — главное — это впереди. Мы с одышкой поднимаемся вверх по лестнице. Выше и выше. К недостижимому совершенству. Это бесконечная лестница. Прежде мы удалялись от Духовной Революции. Но Духовная Революция — это то, что впереди, никогда не плетется сзади! Впрочем, я еще кое-что забыл.

Я размашисто написал на полях: «Вменяется в обязанность — слушать музыку». Потом разозлился на себя и перечеркнул фразу, исправив ее на другую: «Тот, кто хочет, может беспрепятственно слушать музыку».

Помню, сразу после этого ко мне ввалился Чунча. Он выздоровел еще раньше меня, но я его не призвал к себе. Теперь мое окружение составляли надежные агломераты — я вызволил из тюрьмы Примечание, освободил Фашку, позвал Бачи и Начи, Брида, многих-многих других отличных планетян, которых я ранее несправедливо репрессировал.

Чунча вошел по привычке без стука. Я внутренне свернулся в клубок, выставив наружу колючки. Но Чунча весело улыбался, как ни в чем не бывало.