Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)

— Но ты ведь свободен. Никто тебя здесь не держит!

В то же мгновение:

— Вы! — закричало Видение. — Вы держите меня здесь! Пожалуйста! Отведите взгляд! Чем больше вы на меня смотрите, тем больше я становлюсь Этим! Я не тот, кем кажусь!

“Но, — подумал священник, — я ведь ничего не говорю! Мои губы не шевелятся! Каким образом этот призрак читает мысли?”

— Я знаю все, о чем вы думаете, — сказало бледное Привидение, дрожа и отступая в сумрак баптистерия. — Каждую фразу. Каждое слово. Я не предполагал сюда заходить. Я забрел в город. И внезапно стал превращаться во множество вещей — для каждого человека я выглядел по-разному, а там было множество людей. Я побежал. Они преследовали меня. Я спасся здесь. Дверь была открыта. Я вошел. А потом, потом… О, а потом попался в ловушку.

“Нет”, — подумал священник.

— Да, — простонал Призрак, — вы меня поймали.

Медленно, со стоном, подавленный тяжестью открывшейся ему истины, священник уцепился за края купели и поднялся на ноги. Его шатало. Наконец он выдавил из себя:

— Вы не то… чем кажетесь?

— Нет, — ответил его собеседник. — Простите. “Я, — подумал священник, — сейчас сойду с ума”.

— Не делайте этого, — сказал Призрак, — я ведь тогда тоже сойду с ума вместе с вами.

— О Господи, я не могу отказаться от тебя, когда ты здесь, после всех этих лет. Ты знаешь все мои грезы — неужели не видишь, что просишь от меня слишком многого. Две тысячи лет все человечество ждало твоего возвращения! И я, я единственный, кто встретил, кто созерцает тебя…

— Вы встретились только со своей собственной химерой. Вы видите лишь то, что страстно хотите видеть. Но если отбросить все это… — фигура коснулась своей одежды, груди, — я нечто совсем другое.

— Что мне делать! — закричал священник, глядя то на небеса, то на Призрака, который от его крика испуганно шарахнулся. — Что!

— Отведите свой взор. И в тот же момент я уйду.

— Только… только это?

— Пожалуйста.

Священник, дрожа, несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

— О если бы этот момент продлился хотя бы час!

— Вы хотите убить меня? Если еще немного продержите меня в этом облике, моя смерть будет на вашей совести.

Священник прикусил пальцы, чувствуя, как все его тело сотрясают конвульсии горя.

— Вы… значит вы — марсианин?

— Не больше и не меньше.

— И я сделал это с вами своими мыслями.

— Вы сделали это неосознанно. Когда вы спустились с лестницы, ваши старые грезы захватили меня и преобразовали. Мои ладони все еще кровоточат от ран, нанесенных тайниками вашего сознания.

Священник в нерешительности покачал головой.

— Еще секунду… подождите…

Он впился жадным взглядом во тьму, где стоял Призрак, укрывшийся от света. Его лицо было прекрасно. А его руки… О! Они были неописуемо чудесны.

Священник кивнул. Он чувствовал безутешное горе, как человек, вернувшийся с той, настоящей, Голгофы. Но час пробил. И угли костра уже остывали на пустынном берегу озера.

— Если… если я отпущу вас…

— О, пожалуйста, прошу вас.

— Если я отпущу вас, обещаете ли вы мне…

— Что?

— Обещаете ли вы мне возвращаться?

— Возвращаться? — воскликнула фигура из тьмы.

— Раз в год — все, что я прошу, возвращаться раз в год, на это самое место, к этой купели, в это время ночи…

— Возвращаться?

— Обещайте! О я должен испытать этот момент снова. Вы не знаете, как это важно для меня! Обещайте или я не отпущу вас!

— Я…

— Ну скажите же! Поклянитесь!

— Я обещаю, — сказал бледный Призрак во тьме. — Клянусь.

— Благодарю вас, о, благодарю.

— В какой день года отныне я должен приходить?

Слезы покатились по юному лицу священника. Он с трудом вспомнил то, что хотел сказать, и произнес:

— На Пасху, о Боже, да, на Пасху, начиная со следующего года!

— Пожалуйста, не плачьте, — сказала фигура. — Я приду. Пасха, вы говорите? Мне знаком ваш календарь. Да, а теперь…

Бледная, израненная рука умоляюще поднялась.

— Я могу идти?

Священник стиснул зубы, чтобы вопль скорби не вырвался наружу.

— Да. Только сначала благословите меня.

— Вот так? — послышался голос.

И рука осторожно коснулась его чела.

— Быстро, — закричал священник, он закрыл глаза и крепко прижал руки к груди, чтобы удержать себя и не схватить гостя. — Уходите, пока я не задержал вас навеки.

Бледная рука еще раз коснулась его лба. Он услышал быстрые удаляющиеся шаги босых ног.

Дверь открылась — блеснул свет звезд. Дверь захлопнулась.

Эхо пронеслось по церкви, облетев каждый алтарь, каждый альков, взмывая вверх подобно слепому полету одинокой птицы, ищущей и находящей успокоение в апсиде. Наконец реверберация затухла, и священник возложил руки на голову, как бы успокаивая и уговаривая себя — каким нужно быть, как снова научиться дышать, успокоиться, остыть, выпрямиться…

Наконец он приковылял к двери и взялся за ручку, испытывая страстное желание распахнуть дверь настежь и выглянуть на дорогу. Она должна быть уже пуста, хотя где-нибудь вдали и можно еще было, наверное, увидеть удаляющуюся фигуру в белом. Священник не стал открывать дверь.

Он побрел в обход церкви, завершая ритуал осмотра дверей, радуясь, что у него есть занятие. Потребовалось много времени, чтобы обойти все двери. Еще больше времени надо, чтобы дождаться следующей Пасхи.

Он остановился у купели и поглядел в чистую воду, в которой не было даже слабой примеси красного. Он опустил в воду пальцы и смочил лоб, щеки, веки.

Затем медленно побрел по проходу, подошел к алтарю, упал перед ним ниц и разразился потоком слез. Звуки его горестных рыданий возносились вверх и возвращались, отраженные от потолка башни, где в звоннице висел молчащий колокол.

Он оплакивал многие вещи.

Себя.

Человека, который был здесь за секунду до этого.

Тот долгий период времени, который должен пройти, пока не разверзнутся скалы и гробница снова не опустеет.

Пока Симон, называемый Петром, снова не увидит на марсианском берегу Призрака и не почувствует себя Симоном-Петром.

Но больше всего он плакал оттого, что… никогда в своей жизни никому не сможет рассказать об этой ночи…

Под бледным апрельским небом слабый ветерок казался последним напоминанием о прошедшей зиме. Около полудня в пустой парк забрел старик. Ноги его были замотаны в грязные, в ржавых пятнах обмотки. Волосы седые, спутанные и такая же борода. Рот, обрамленный этим клочковатым чудом, казалось, распирало от откровений.

Сначала старик оглянулся и пристально посмотрел назад, как будто потерял столько разных вещей, что не знал, с чего начать предъявление счета к этим руинам на горизонте, к этому беззубому силуэту города. Ничего не обнаружив, он заковылял дальше, пока не наткнулся на скамью, на которой сидела незнакомая женщина. Окинув ее внимательным взглядом, старик кивнул головой и сел на дальний край скамейки. На женщину он больше не глядел.