Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)

Минуты три сидел с закрытыми глазами и вспоминал. Его губы шевелились, а голова дергалась, как будто он пытался носом выдолбить в воздухе одно-единственное слово. И как только оно сформировалось в мозгу, уста его отверзлись, чтобы провозгласить это слово чистым, прекрасным голосом:

— Кофе.

Женщина коротко не то всхлипнула, не то вздохнула и оцепенела.

Старик разыгрывал пантомиму своими негнущимися пальцами.

— Повернуть ключ! Ярко-красная банка с желтыми надписями! Сжатый воздух. С-с-ш-ш-ш! Вакуумная упаковка. С-с-с-т! Как змея!

Женщина дернула головой, как будто ей влепили пощечину. Она с ужасом глядела на шевелящиеся губы старика.

— Запах! Аромат! Темно-коричневые, чудесные, жирные на ощупь бразильские зерна! Урожай нынешнего года!

Она вскочила и, шатаясь, как подстреленная, неверной походкой устремилась прочь.

Старик широко раскрыл глаза.

— Но, послушайте! Я…

Но она уже убежала.

Старик вздохнул и поплелся дальше по дорожке, пока не дошел до скамейки, где сидел какой-то парень. Парень был всецело поглощен свертыванием самокрутки, используя маленький квадратик тонкой оберточной бумаги. Вместо табака — высушенная трава. Его нервные пальцы тряслись, когда он, священнодействуя, придавливал и утаптывал траву. Свернул трубочку, схватил ее губами и раскурил, почти впадая при этом в транс. Он откинулся назад, слегка скашивая глаза, осваиваясь с неприятным вкусом во рту и странным ощущением в легких.

Старик проследил, как полуденный ветерок подхватил облачко дыма и сказал:

— “Честерфильд”.

Парень вцепился рукой в свое колено.

— “Филипп-Моррис”, — сказал старик.

Парень угрюмо пялился на него.

— “Кент”, “Пэлл-Мелл”, “Мальборо”, — продолжал старик, не глядя на парня. — Какие названия! Белые, красные, янтарные пачки, пачки зеленые, как трава, голубые, как небо, чистое золото, а наверху каждой — тонкая рубиновая полоска. Потянешь за нее, и целлофановая обертка расклеивается, ногтем открываешь крышечку — там голубой правительственный штамп об уплате налога…

— Заткнись, — сказал парень.

— Можно было купить в киосках, барах, подземных переходах…

— Заткнись!

— Зачем же так? — сказал старик. — Просто я почуял дым и подумал…

— Он подумал! — парень от злости затрясся так, что его самодельная сигарета раскрутилась и высыпалась ему на колени. — Видишь, гад, что ты наделал!

— Извини. Просто уж день сегодня такой теплый, дружеский.

— Я тебе не друг!

— Мы все теперь друзья, иначе зачем жить?

— Друзья! — фыркнул парень, бесцельно комкая истерзанную самокрутку. — Может быть, и существовали “Друзья” до 1990-го, а сейчас…

— 1990-й. Ты тогда был еще в пеленках. Тогда еще существовали конфеты “Баттерфингер” в ярко-желтой обертке, “Бэби Руф”, шоколадные “Плитки Кларка” в оранжевой бумажке. Коробки “Млечный Путь” — можно было съесть целую вселенную шоколадных звезд, комет, метеоров. Очень вкусно!

— Врешь — никогда этого не было, — парень резко встал. — Что с тобой, дед?

— Я вспоминаю лимоны и мандарины — вот что со мной. А ты помнишь апельсины?

— Тьфу, черт! Апельсины! Ты хочешь сказать, что я вру? Ты что — хочешь, чтобы мне совсем заплохело? Ты что — псих? Законов не знаешь? Знаешь, что я могу с тобой сделать, ты?

— Я знаю, знаю, — ответил старик, втягивая голову. — Меня обманула погода Я начал вспоминать и сравнивать…

— Там, в полиции, за эти сравнения несдобровать. Ясно тебе, ублюдок? Ты что — приключений на свою задницу ищешь?

Он схватил старика за потертый лацкан, но тот оборвался, и парню пришлось ухватиться за другой. Он тряс старика и пронзительно визжал ему в лицо:

— И почему я не вытряс до сих пор из тебя душу к чертям собачьим! Давно никого не трогал, но сейчас…

Он толкнул старика. Потом еще. Потом толчки перешли в тумаки, тумаки в оплеухи, оплеухи в удары. Целый град ударов. Старик качался, словно деревцо в грозу, пытаясь ладонями прикрыться от кулаков парня, в кровь разбивавших ему лицо… Кулаки выбивали из старика память о сигаретах и леденцах, конфетах и шоколадках до тех пор, пока он не свалился. Парень еще некоторое время катал старика по земле пинками, а потом остановился и заплакал. Услышав плач, старик сжался в комок, стиснул зубы от боли и открыл глаза. Он убрал пальцы с разбитых губ и удивленно уставился на своего обидчика. Парень плакал.

— Пожалуйста, — взмолился старик.

Парень зарыдал еще громче, и слезы настоящим водопадом хлынули из его глаз.

— Не плачь, — сказал старик. — Мы не будем голодать вечно. Мы заново отстроим города. Слушай, я вовсе не стремился довести тебя до слез, хотел заставить думать. Куда мы идем, что делаем, что должны делать? Ты бил не меня. Ты хотел побить кого-то другого, а под рукой оказался я. Смотри, я уже сижу. Со мной все в порядке.

Парень перестал плакать и только моргал, глядя на старика, который окровавленными губами пытался изобразить улыбку.

— Ты… таким, как ты, нельзя шляться среди людей и делать их несчастными, — сказал парень. — Но я знаю, как заставить тебя заткнуться!

— Подожди! — старик мучительно пытался встать на колени.

Но парень с криками, как безумный, убежал из парка.

Старик ощупал свои кости, согнувшись, увидел выбитый зуб, красневший среди гравия, и печально поднял его.

— Дурак, — послышался голос.

Старик оглянулся.

Тощий человек лет сорока стоял, прислонившись к ближайшему дереву. Его усталое длинное лицо выражало некоторую заинтересованность.

— Дурак, — повторил он снова.

Старик тяжело вздохнул.

— Вы были все время рядом и даже пальцем не пошевельнули?

— Драться с одним дураком, чтобы спасти другого? Ну уж нет. — Незнакомец помог старику отряхнуться. — Я дерусь только тогда, когда мне это выгодно. Пошли. Вы пойдете ко мне домой.

Старик снова вздохнул.

— Зачем?

— Этот парень может в любую секунду вернуться с полицией. А мне не хочется потерять вас, вы товар редкостный. Я слышал про вас и уже несколько дней разыскиваю. И что же? Когда я на вас натыкаюсь, вы как раз седлаете своего конька. Что вы такого понарассказывали этому молодому человеку, что он так взбесился?

— Я рассказывал про апельсины и лимоны, про леденцы и сигареты. Уже готовился в деталях припомнить воздушные шарики, свистульки из бузины и чесалки для спины, когда он обрушил на меня небо.

— Мне почти и не хочется винить его в этом. В моей душе тоже зашевелилось что-то такое, что я и сам с удовольствием врезал бы вам. Однако идем. Слышите сирену? Быстро!

И они торопливо зашагали к другому выходу из парка.

Вино домашнего приготовления старик пил маленькими глоточками, чтобы не причинить себе боли. Пища подождет до тех пор, пока голод не пересилит боль в разбитых губах. Он смаковал, кивал головой.