Михаил Чернолусский - Фаэтон

— Ты знаешь Фаэту, Рада? — Она насторожилась. — Знаешь? Так вот имей в виду: я люблю Фаэту.

Рада быстро и колко посмотрела на Ефрема. Ехидно улыбнулась:

— Брил бороду для Фаэты?

— Случайно обрили. Скоро отрастет.

— Отрастет для Фаэты?

— Да, для Фаэты. Только для нее! Она резко поднялась.

— Ты плохо сказал, Бунтарь! Фаэта мой враг! — Ефрем развел руками, не зная, что в ответ сказать. Рада побледнела. — Ты погиб, Бунтарь! — Она легко и быстро, хотя и была выпившая, взобралась на стол, разбросала ногами тарелки, облив соусом свои красивые, серебристого цвета туфли, и запела на этот раз высоким, совсем ей несвойственным голосом. Потом, как наседка, закудахтала.

Ефрем машинально отодвинулся от стола, рассеянно вслушивался в ее голос. Вдруг увидел, что сидящие за столами типы — один за другим поворачивают в его сторону свои раскрасневшиеся от обжорства и пьянства физиономии и тупыми глазами смотрят на Раду и на него. А Рада продолжала кудахтать. Теперь он разобрал слово «Бунтарь».

Только в эту минуту Ефрем понял, что может произойти. Он — чужой, он оскорбил горожан, бросая с балкона, как нищим, деньги, нарушил общественный порядок. Не подстроена ли эта сцена? Почему, увидев Раду, испугался и сразу убежал Рыцарь? Кто эта Рада? Не специально ли подослали ее враги и соперники Бура? Здесь все бандиты, все Тобби! Или в самом деле он задел самолюбие пьяной женщины?

Люди начинали вскакивать из-за своих столиков. Поднялся шум, который быстро перерастал в гвалт, в рев. А Рада, напрягая голос, все кудахтала.

Что делать? Ефрем понял, что, если он сейчас встанет, даже пошевельнется, на него могут наброситься.

— Рада, угомонись! Я пошутил! Бежим отсюда.

Но она уже не слыхала его слов.

Скосив глаза, он стал оглядываться. Его столик крайний, дальше стена и, кажется, дверь. Куда она ведет? Рискнуть?

Теперь казалось, что публика в ресторане поет. Гремит хор Желтого города. Хор подхватывает непонятные, магические слова оскорбленной женщины, клянется отомстить за нее. Как обманчив рев толпы! Надо одолеть страх! Одолеть! Одолеть!

Он поднялся во весь рост, схватил за горлышко полупустую бутылку. Первый, кто подойдет…

Первым был Бур-старший.

Произошло чудо. Рада испарилась. Толпа отхлынула. Хор заглох. У Ефрема вырвали из рук бутылку. Рыцарь обнял его. И повел, повел.

Дверь. Коридор. Лифт.

В лифте ультиматум. Рыцарь переводит.

Либо они немедленно отдают себя под защиту Бура-старшего, либо Бур умывает руки. Через час, а то и раньше, на сороковом этаже будет полиция, и тогда никто, даже мэр, не сможет помочь Ефрему и его друзьям.

В коридоре два охранника уже связаны. Ефрем принимает решение: всех будить! Они уходят с Буром. Семи бедам не бывать…

В комнате, где Маратик, Ася, Людмила Петровна снова легли спать, было просторно, чисто, ярко светила люстра, на столе стояла ваза с бумажными цветами. Не было лишь окон. И Ефрем понял, что они уже под землей, точнее, под асфальтом, в царстве Бура-старшего.

Утяев, конечно, тоже догадался, где они находятся. Он пал духом. От рождения доверчивый и добрый, он, однако, научился за годы директорства не очень-то полагаться на людскую порядочность; бывало, что его надували или пытались надувать. Он был уверен, что восемь мешочков, которые Ефрем отдал на хранение Буру (девятый получил за труды Рыцарь), — пропащие деньги. И, главное, теперь возвращение всей группы на родину под угрозой.

— Рассуди, пожалуйста, — говорил он Ефрему. — Твой Бур-старший свое получил. Даже больше на три мешочка. Как говорится, дело в шляпе. Зачем ему с нами возиться?

— Дурная твоя голова, — возражал Ефрем. — Что значит возиться?.. Посадит в шаробиль — и до свидания, мое вам с кисточкой.

— А не проще ли ему нас выгнать?

— Куда?

— На улицу.

— Глупо, директор. Я же мэру позвоню.

— Начхал Бур на мэра. Бур… э-э-э… бандит.

— Запомни, директор: в этом городе все бандиты. У них дележ барышей, а мы чужие, притопали из другого пространства.

— И мэр бандит?

— Скажу тебе, похлестче Бура.

— А кто нам деньги дал?

— За что деньги? Пойми, нехитрая твоя голова, свободу он твою хотел купить. Бур за те же деньги, даже за пол той цены, тебя хочет возвратить на родину. Ты цену знаешь освобождению из этой кабалы?

— Даст ли он нам путь на родину, Ефремушка?

— О том и речь. Как говорится, бабушка еще надвое сказала.

Ефрем вздохнул.

— Риск — благородное дело, директор. Завсегда от одного бандита спасение ищешь у другого. Тут, брат, особая дипломатия, и ты мне это дело доверь, — закончил разговор Ефрем.

Вот теперь Утяев и отмалчивается. То полежит, не раздеваясь, на своей кровати, то посидит на ней, то по комнате осторожно пройдется, поглядит, как дети спят. Молчит и Ефрем. Ждет, готовит разговор на случай всяких осложнений. Он думает: ведь мог же Бур-старший, поднявшись со своими орлами на сороковой этаж, связать меня, как тех двух охранников, забрать деньги (нешто трудно их было найти!) — и поминай как звали? Мог. А не сделал. Нет, не любит Бур мельчить. Не дурак он, мохнатые брови. Мы с ним сговоримся. И думал Ефрем еще о Фаэте. Выходит, обидел он молодку, не сдержал мужского слова. Хотя и она отвергла его безбородого. А может, скандала испугалась, потянула время, чтоб замять историю?.. Да что тут гадать. «Старый ты дурак, — ругал себя Ефрем. — Нашел себе кралю…»

Размышления Ефрема оборвал рыжий долговязый переводчик Бура. Едва появившись на пороге комнаты, он скомандовал:

— Бунтарь, на выход! Ефрема аж передернуло:

— Ты что как в казарме раскомандовался?

Но он тут же встал и, молча обменявшись с Утяевым взглядами, вышел.

Бур-старший полулежал на диване — раскрасневшийся, с расстегнутым воротом. Он только-только, видно, вкусно, с вином, отобедал и был расположен к мирной беседе.

Он по-приятельски протянул руку Ефрему. Что-то промычал, и рыжий переводчик тотчас пододвинул Ефрему мягкое кресло.

Комната Бура тоже была без окон, но, что говорится, со вкусом оборудована. Возле дивана стоял маленький полированный столик и на нем — нераспечатанная колода карт.

Ефрем с Бура перевел взгляд на карты и сел в кресло.

Два человека молча друг друг разглядывали. Из-под мохнатых натуральных бровей Бура светились два кошачьих глаза. Потом Бур-кошка стал мурлыкать, а долговязый, почему-то, стоя возле Ефрема с опущенными в карманы руками, трескучим голосом переводил:

— Бунтарь, тебя разыскивает мэр по всем Тобби. — Ефрем промолчал. — Мэр утроил охрану, включил всю сигнализацию, и теперь ни один воробей не пролетит незамеченным.

Ефрем не повел даже бровью — его это не касалось.

— В вашем городе есть воробьи? — спросил он, подчеркивая свое спокойствие.