Михаил Чернолусский - Фаэтон

— Так, позвонил ты ему?

— Да. Рассказал, кто из вас куда поехал. Хотя про тебя, признаться, я и сам толком не знал. Он записал мою информацию и говорит: «Постараюсь, ждите…» Вот я и ждал всю ночь в кресле, где ты сидишь.

— Дальше.

— А что дальше? Все. Часа нет как позвонил — нашлись, мол, везет. «Что, — спрашиваю, — случилось?» — «Приеду, — говорит, — расскажу, ждите, устали очень, всю ночь работали…»

Ефрем ударил кулаком по спинке кресла и замахнулся на Утяева.

— Я так и знал — эти гады пронюхают.

— А я-то при чем, а я-то при чем? — забормотал в испуге Утяев.

— Дома сидеть надо!

— Ну, извини, Ефремушка. Сам-то… э-э-э… где был?

— Где был, там нет. — Ефрем немного успокоился. — Ладно. Дальше рассказывай.

— Фу ты! Как говорится, заладил. Сижу, жду, вот что дальше.

В дверь неожиданно постучали, и со словами: «Вот они! Вот они!» — Утяев бросился встречать.

Но вошли два незнакомых человека в черных комбинезонах, подпоясанных широкими ремнями, похожими на патронташи. Ефрем уже знал, что это форма охранников. Они несли каждый по нескольку мешочков, вместе связанных, видно, тяжелых. Сбросили с плеч мешочки, и один из них протянул Ефрему бумагу и карандаш, показывая пальцем, где расписаться.

Ефрем молча стал разглядывать бумажку. Увидел цифру 1 000 000 и понял, что это деньги. Глянул на мешочки. Каждый был запломбирован.

Утяев заглядывал в бумагу через плечо.

— Почему не в чеках? — спросил он, заикаясь.

— Погоди, опосля. — Ефрем расписался и отдал бумагу. — Спасибо, — буркнул он.

Охранники ушли, Утяев сиял как младенец. Он пересчитал мешочки.

— Десять!

— Вижу, что десять. Спрячь!

— Так почему все-таки не бумажками, Ефрем Иванович? Вот… э-э-э… как у меня! — И он показал купюры.

— А что я понимаю? — сказал Ефрем. — Платят — беру, и за что — не разумею.

Утяев переносил мешочки в шкаф.

— Миллион! Шутка сказать — миллион! — приговаривал он, и по голосу чувствовалось, что это событие потрясло его.

Однако Ефрем оставался мрачным. Ему казалось, будто его купили, но чего они от него хотят? Правда, он сам назвал эту сумму, когда на веранде вел «переговоры» с мэром, но в шутку сказал. Хотя и не без умысла. Ему казалось пустяком расковырять асфальт и посеять цветы. Да и вообще — зачем ему деньги, когда у его «бригады» одна цель — удрать домой из этого города побыстрее? Ефрем уже даже позабыл про миллион. И вот привалило! Как снег на голову. «Ладно, — решил он в конце Концов, — не отдавать же их обратно. Может, тут так ценят мою работу. А деньги, пожалуй, пригодятся при побеге».

Спрятав деньги, оба уселись на свои места.

— Да, — потирал в радости руки Утяев, — сюрприз. Вот и есть чем заплатить Рыцарю. А то я сижу и думаю — на какую сумму чек выписывать…

— А на кой они тебе сдались, эти купюры?

— Как на кой, Ефремушка? Чудак ты, ей-богу. Жить! Как говорится, э-э-э…

— Вот именно, как говорится. С кем поведешься, от того и наберешься. Тут торгаши. А мы и без денег жили неплохо.

— Да что ты на меня взъелся, Ефрем Иванович?! Тут на каждом шагу платить надо. Соображаешь ты это или нет? Тут этот самый… как его! Ну бизнес!

— Ладно. Пустой разговор. Но Утяев не унимался.

— Послушай, Ефрем Иванович! Давай поглядим на чеканку, а? Что за монета? Не чистое ли золото?

— Гляди, — равнодушно согласился Ефрем.

Утяев отбежал к шкафчику, где были спрятаны мешочки, повозился там и вернулся с пригоршней денег.

— Дураки мы с тобой. Никакое не золото. Обычная расхожая монета. — На ладони у него лежали блестящие пуговицы с дырочками.

— Что это? — удивился Ефрем.

— Говорю тебе — расхожая монета. Я уже пользовался ею.

— Пуговицы, — сказал Ефрем.

— Да нет, брат. Э-э-э… местная монета.

— Врешь!

— Обедал на такие деньги, сам. Ефрем сплюнул.

— Тьфу! Все у них поганое.

— А нам-то что? Лишь бы брали. Э-э-э… дырочки, между прочим, означают достоинство монет.

— Начхать мне, что дырочки означают. Сам будешь рассчитываться.

— Ладно, ладно. Успокойся. Ты, Ефрем Иванович… э-э-э… безбородый хуже, чем с бородой.

— Не трожь мою бороду! — окончательно вышел из себя Ефрем. Он один готов был сражаться с целым городом, так осточертело ему здесь находиться.

— Ты вот чего, директор, — сказал он после паузы. — Придут наши, этого самого Рыцаря не отпускай. Понял? Поговорить надо.

— Догадываюсь, Ефрем Иванович. Давай, действуй. Что ж… Семи бедам не бывать. Удерем!

У Ефрема сердце облилось кровью, когда он увидел измученные лица своих друзей. Он и Утяев помогли детям умыться и сразу уложили их спать. Ася уснула моментально, Маратик немного хорохорился, бормотал про каких-то пришельцев, потом уснул и он.

Людмила Петровна плакала. Поцеловала Ефрема, Утяева и опять заплакала.

— Ох, ох! Всю ночь рыли этот проклятый асфальт.

Утяеву наконец удалось уговорить ее пойти лечь соснуть.

Рыцарь, тоже с осунувшимся лицом, сидел на диване и ждал, когда начнут его расспрашивать.

Но Ефрем и без того обо всем догадывался. Его душила злость, он вышел на балкон.

Утяев подсел на диван к Рыцарю и сам принялся за расспросы. Вдруг Ефрем, появившись в комнате, бросился к шкафчику, где были деньги, вытащил оттуда распечатанный Утяевым мешочек с монетами и быстро проковылял обратно на балкон.

Через минуту он пригоршней черпал из мешочка деньги и швырял их вниз на запруженную людьми улицу, будто семена из лукошка разбрасывал.

— Жулье длинноволосое! Бандюги! Бесплодные ублюдки! Крохоборы! Давитесь своими кузиками, пауки поганые, желтая нечисть!

Когда на балконе появились перепуганные Утяев и Рыцарь, мешочек у Ефрема был пуст. Утяев глянул вниз на проезжую часть, тротуары и ахнул: улица походила на развороченный муравейник. Снизу, должно быть, не могли понять, откуда сыплются деньги, — балкон сорокового этажа разве разглядишь, — но монеты летели, как град, и каждый старался поймать или поднять хоть одну — дармовую, случайную. На перекрестке нарастал гул застрявших шаробилей.

Утяев и Рыцарь утащили наконец разбушевавшегося Ефрема в комнату и плотно закрыли балкон.

— Ни-ни! — шептал Рыцарь, хотя не было посторонних. — Ни-ни! Пжалуста… Зайдут — не знаем! Не знаем! Ничего! Ни-ни! Такой деньги!

Утяев усадил Ефрема в кресло.

— Бунтарь! Воистину Бунтарь! Сиди тихо!

Ефрем отвел душу. Теперь черт с ними, пусть приходят. Плевал он на все. С минуту помолчав, выпив воды, которую ему подал Утяев, он наконец заговорил:

— Бороду я им должен отращивать! Барана нашли. — И вдруг набросился на Рыцаря: — Вези меня к этим подонкам! Слышь ты!

— Я? Вы мне? Пжалуста…

— Вези, говорю! Я им покажу, как детей эксплуатировать.

— Ни-ни! Пжалуста! Нельзя. Смерть.