Джеймс Блиш - Звездный путь (сборник). Том 2

Именно голоса этой нескончаемой борьбы, длящейся многие сотни веков, я слышал в Индекс-зале. Это была та самая борьба, в которой экзотиканцы пытались разобраться с помощью своих странных психологических и философских чудес. ЭТА борьба привела к тому, что наконец-то была создана Конечная Энциклопедия, чтобы расположить на карте все прошлые века человеческого существования, с тем, чтобы тропа Человека в будущее могла быть вычислена точно.

ЭТО двигало Падмой и Марком Торри — и всеми остальными, включая меня. Потому что каждое человеческое существо находилось среди борющихся масс своих соплеменников и не могло избежать этой битвы жизни. Каждый из нас, живущих в это мгновение, принимал в ней участие, был составной ее частью и игрушкой в ее руках.

Но неожиданно при этой мысли я понял, что был иным. Не просто игрушкой этой битвы. Я был чем-то большим — потенциально, одной из решающих сил в ней, возможным повелителем ее действий. И тогда, в первый раз, я сжал в своих руках молнии вокруг себя и стал пытаться направлять их, поворачивать и подгонять их движения, заставляя подчиняться моим желаниям и целям.

Но по-прежнему меня швыряло на непередаваемые расстояния. Но я больше не походил на корабль, бессильно дрейфующий по бушующему штормами океану. А был кораблем, твердо управляемым, использовавшим ветер ему же в противовес. И в это мгновение оно впервые пришло ко мне — это ощущение собственной силы и власти. Ибо молнии подчинялись моим рукам, и направление их ударов — моему желанию. Я чувствовал это безграничное могущество внутри меня, не поддающееся описанию. И наконец ко мне пришло озарение — я действительно один из тех, кого никогда не швыряли и кому не надо было протискиваться куда-то. Я был наездником, Повелителем. И во мне была способность придать очертания хотя бы части того, к чему я прикасался в той битве между молниями и тьмой.

И только тогда, наконец, я заметил других таких же, как и я. Их было немного. Как и я — они были наездниками и Повелителями. Они тоже оседлали шторм, представлявший собой борющиеся массы человеческой расы. Мгновение мы могли двигаться в одном направлении, в следующее мгновение нас раскидывало на миллионы лет. Но я видел их. И они видели меня. И я понял, что они звали меня. Звали меня, чтобы я не продолжал свою борьбу в одиночестве, а присоединился к ним для какого-то общего усилия. Усилия, способного привести битву к завершению и установлению порядка из хаоса.

Но все, что было во мне от рождения, восстало против их зова. Слишком долго я был угнетенным и проклятым. Слишком долго я был игрушкой молний. А теперь, когда я почувствовал дикое удовольствие наездника там, где раньше ездили на мне — я наслаждался своей силой. Я не хотел принимать никакого участия в общих усилиях, которые могли, наконец, привести к миру. Я считал, что должен продолжаться лишь этот кружащий голову вихрь, и метания, яростные, как бестия, — и на его гребне должен быть я. Раньше я был прикован и порабощен тьмой моего дяди, но теперь был свободным и Повелителем. Ничто не могло заставить меня снова надеть на себя цепи. Я увеличил свой охват молний и почувствовал, как он стал шире и сильнее, и еще шире и сильнее.

…И неожиданно я снова оказался в офисе Марка Торри.

Марк, с лицом, словно высеченным из дерева, уставился на меня. Бледная Лиза так же смотрела на меня. Но прямо передо мной сидел Падма и смотрел мне в глаза с тем же выражением, что и прежде.

— Нет, — медленно произнес он. — Ты прав, Тэм. Ты ничем не можешь быть полезным здесь, в Энциклопедии.

Со стороны Лизы послышался едва слышный звук — полувздох-полувсхлип. Словно крошечный вскрик от боли. Но он потонул в стоне Марка Торри, похожем на стон смертельно раненного медведя, загнанного в конце концов в угол, но поднявшегося на задние лапы лицом к атакующим.

— НЕ МОЖЕТ? — спросил он. — Он выпрямился в своем кресле и повернулся к Падме. Его скрюченная правая ладонь сжалась в огромный серый кулак. — Он должен — ДОЛЖЕН! Прошло уже двадцать лет с тех пор, как кто-то хоть что-нибудь услышал в Индекс-зале, а я — старею!

— Все, что он слышал — лишь голоса. Они не зажгли в нем никакой особой искры. Ты же ничего не почувствовал, когда прикоснулся к нему, — произнес Падма. Он говорил мягко и как бы издалека, и слова его выходили одно за другим, подобно марширующим солдатикам, повинующимся приказу. — Это потому, что в нем ничего нет. Никакой связи со своим соплеменником. В нем как бы есть все необходимое, как у машины — но нет эмпатии — никакого подключенного источника энергии.

— Вы можете починить его! Черт возьми, — голос старика звенел, как литой колокол, но чувствовалась в нем хрипотца, — на Экзотике вы можете вылечить его!

Падма покачал головой.

— Нет, — повторил он. — Никто не может ему помочь, кроме него самого. Он не болен и не инвалид. Просто он не смог развиться должным образом. Однажды, когда он был молод, должно быть, он отвернулся от людей и ушел в какую-то темную, уединенную долину. Долгие годы эта долина все зарастала, становясь все темнее и темнее и все более труднодоступной. Так что туда никто не мог пройти и помочь ему. Никакой другой разум не может проникнуть туда и выжить — быть может, и он не сможет. Но если он выживет и выйдет с другого ее конца — он ничем не сможет быть полезен тебе или Энциклопедии. Равно как и всему, что она представляет для людей Земли. Он не только ничего хорошего собой не представляет. Он даже бы и не подумал взяться за работу, которую ты бы предложил ему. Посмотри на него.

Давление его взгляда все это время, его медленная, равномерная речь, слова, подобные маленькими камешкам, падавшим в спокойный но бездонный бассейн, держали меня в каком-то параличе, в то время как он говорил обо мне, словно бы я здесь и не присутствовал. Но с его последней фразой давление с его стороны исчезло. И я почувствовал себя способным говорить.

— Вы загипнотизировали меня! — набросился я на него. — Я не давал вам никакого разрешения подвергать меня психоанализу!

Падма покачал головой.

— Никто тебя не гипнотизировал, — ответил он. — Я всего лишь открыл тебе окно в твою же внутреннюю область сознания. И я тебя не психоанализировал.

— Тогда что же это было такое… — и тут я прикусил язык, неожиданно поняв, что надо быть поосторожнее.

— Все, что вы видели и слышали, — заговорил он, — было вашим собственным сознанием и ощущениями, переведенными в ваши собственные, понятные вам символы. А что они собой представляют — у меня нет никакого понятия. И нет никакого пути узнать это — если вы мне только не расскажете об этом сами.

— Тогда как же вы решили, что все это было именно тем, что вы мне тут наговорили? — прорычал я ему. — Вы достаточно быстро пришли к этому решению. А как все же вы пришли к нему?