Френсис Шервуд - Книга сияния

Трактирщик, стоящий у очага позади Йоселя, вытащил пристегнутый к поясу нож.

— Нет-нет, — взмолился рабби Ливо. — Не надо.

— Но он всех нас поубивает.

Голем сделал шаг вперед. Горожане вжались в стену, потому что отступать было уже некуда. Трактирщик медленно и неслышно кружил по комнате, стараясь, чтобы не Йосель не смог его заметить. Глаза всех остальных были обращены к нему, все видели в нем спасение.

И тут вперед шагнул Йепп.

— Послушай, Йосель, — произнес он. — Скажи нам, пожалуйста, что тебя так разгневало?

— Горожане убили Рохель, — ответил за него раввин. — Ее до смерти забили камнями на площади. Ее и Зеева.

— Нет, — пробормотал Вацлав. — Только не Рохель.

И заплакал, а за ним и остальные. Громче всех рыдал Йепп.

Йосель опустил взгляд на карлика.

— Иди сюда, дорогой друг, — всхлипывая, выдавил из себя Йепп, — мы тебе руки умоем…

Колени Йоселя подогнулись, и он рухнул на пол. Его руки повисли, глаза были полузакрыты. Теперь он уже нисколько не напоминал злобное чудовище — скорее существо безумное, но безвредное. Он казался опустошенным — от прежнего Йоселя осталась одна оболочка. Он сам не знал, что на него нашло… кроме того, что это было горе — горе и ярость. Он поддался самой низкой из человеческих эмоций — гневу — и, будучи таким огромным, в своем гневе причинил вред множеству людей, может статься, невинным или бессильным. Он разрушил дома. Но хуже было другое. Он вспоминал свою краткую жизнь, и она казалась ему такой же пустой, каким был сейчас он сам. Пустая растрата сил. Он выбирал не то, что нужно, — яростно, бешено и неумело, и ошибка влекла за собой ошибку. Повсюду он сеял лишь зло.

Трактирщик принес таз с водой, несколько чистых тряпиц, и Йепп умыл Йоселю руки.

Если бы он только мог говорить! Он бы сказал: «Это моя вина, ибо именно я поймал ее взгляд. С самого первого дня я домогался жены ближнего своего, я искушал ее. Из-за меня она потеряла все, что было для нее драгоценно, — ребенка, честь, дом, мужа и, наконец, жизнь».

— Уведите его, — сказал Вацлав раввину. — Ведите его домой, пока сюда не явилась стража.

— Идем, Йосель, — нежно сказал раввин.

Они вместе вышли из трактира, сын следовал за отцом. Другие мужчины Юденштадта держались позади, на почтительном расстоянии. Пока они шли к Карлову мосту, Йосель мог увидеть все, что разрушил. Сломанные телеги, разбросанные товары, пролитое молоко, разбитые окна… Люди отворачивались от него, торопливо прятались в переулки, забирались под столы, в шкафы. Йосель опустил голову. Ему было стыдно. Казалось, вид этих разрушений вытягивает из него силы, и он еле добрел до ворот Юденштадта. Какой смысл в его силе двенадцати мужчин? Он всего-навсего голем. Он никогда не смог бы жениться на Рохели, завести домашнее хозяйство, стать настоящим евреем. Теперь он осознал это. И Йосель указал в сторону Староновой синагоги.

Рабби Ливо остановился.

Йосель утвердительно кивнул. Да, время пришло.

— Давай спросим Бога, Йосель. Давай помолимся.

С великой скорбью старик и голем направились к синагоге по Червеной улице. Они прошли под порталом южного вестибюля, украшенного виноградной лозой с тяжелыми гроздьями…

— Йосель, сынок! — воскликнула Перл, сбегая по лестнице из женской части синагоги.

— Подожди, Перл, — остановил ее рабби. — Пойми, мы больше не можем ничего сделать. Пусть он уйдет. Рохель и Зеев мертвы. Прага в развалинах. Все потеряно.

— Нет, Йегуда, они живы. Рохель и Зеев… Они оба живы.

Йосель остановился как вкопанный. Как это понимать?

— Да-да, ты спас их, Йосель! Они живы. Карел только что вернулся и сам рассказал мне. Горожане разбежались, боясь, что ты их убьешь, а стражники испугались не меньше и оставили посты. Так что Освальд безо всяких помех вывез телегу за городские ворота, и никто их не остановил. Да-да, Рохель и Зеев непременно поправятся, а пока что они вместе с Киракосом и Сергеем присоединились к купеческому каравану до Франкфурта, а оттуда до Амстердама. Это правда. Ты спас их, Йосель.

— Вот уж и вправду славные новости, Перл.

— Но есть еще кое-что, Йегуда… — Перл, совсем как восторженная девчонка, хлопнула в ладоши. — Все горожане вернулись по домам, заперли двери, закрыли ставни на окнах, ибо ожидают расправы. Они обещают оставить нас в покое. Они говорят: голем не позволит, чтобы с головы еврея упал хоть один волосок!

— Очень хорошо, Перл.

— Да, Йегуда, очень хорошо. Так что теперь мы хоть какое-то время поживем в мире.

Йегуда ничего не сказал. У них был еще один повод для тревоги. Император. Кроме того, жизненный опыт подсказывал рабби, что мир хрупок, а добрая воля — всего лишь внезапный каприз. И все же его видение, его краткий взгляд на Рай если не изменил всего на свете, то по крайней мере изменил его. Рабби Ливо обрел надежду.

Йосель поднял глаза к небу и увидел журавлиный клин. Скоро наступит осень, листва станет желтой и бурой. Он никогда не видел осень, очень хотел бы ее увидеть, но ему уже не суждено. Зато ее увидит Рохель. Йосель представил себе как она, в своей незабвенной синей юбке, вглядывается в небо. Затем он нагнулся, поднял свою мать и так внимательно на нее посмотрел, словно хотел забрать с собой вечную память о ней.

— Иди, Перл, — нежно сказал раввин. — Оставь нас.

Затем он повернулся к Йоселю:

— Йосель, я не могу.

Голем кивнул, словно говоря: «Да, но ты должен».

Ибо зачем ему жить? Да и как он теперь сможет жить? Кто знает, когда его снова охватит безумие? И им с Рохель никогда больше не быть вместе. По сути, у Йоселя нет будущего. Ни человеческого, ни какого-либо другого.

— Я не могу, Йосель. Ты еврей и мужчина.

Голем лишь улыбнулся. Это была похвала.

— Ты можешь уйти…

Однако рабби Ливо не мог сказать уверенно, что за этим последует. В глазах Йоселя появилась мольба.

«Сделай то, что должно».

Раввин опустил голову, глубоко вздохнул и с едва заметным кивком согласился.

Они вошли в синагогу. Перед ними оказалась бима — кафедра, с возвышения которой читают Тору, занавесь, скрывающая хранилище священных свитков, справа — кресло раввина. Свечи не горели, и было темно, а тишина казалась особенно торжественной.

По лестнице отец и сын поднялись на чердак, где хранились книги, слишком старые и потрепанные, чтобы ими пользоваться. Йосель сразу понял, что здесь побывала Рохель. Повсюду чувствовался ее запах — аромат грибов на лесной опушке и ландышей, крошечных белых цветочков, похожих на колокольчики, которые она любила больше всего. Повинуясь раввину, Йосель лег на пол. Он не стал закрывать глаза, а на его лице светилась улыбка. Ибо перед его глазами снова стояла Рохель — такая, какой он увидел ее в первый день своей жизни. Напевая за работой, она позволяет солнечному свету, точно растаявшему маслу, стекать по ее голове и шее…