Артем Белоглазов - Живи!

Скрипка обиженно молчала. Она отказывалась разговаривать, когда Грегор винился и падал на колени, когда обещал, поднакопив деньжат, бросить кабацкую жизнь и уехать к матери, но не уезжал. Какие в провинции возможности? А здесь мог подвернуться шанс.

И вот тут-то возникло-вернулось всё: сны, торжествующий победу демон и притягательные объятья бездны, куда уже летел оступившийся Грегор. Это были адские дни — музыкант, содрогнувшись всей глубине падения, стремился вырваться и упорно, ожесточенно сопротивлялся демону, будто пьющему соки его души. Скрипка молчала, Грегор терзал струны, извлекая тусклые, безжизненные звуки, больше похожие на кошачий мяв. Прости! пожалуйста, прости!.. — умолял он. Скрипка будто омертвела, от судорожных движений смычка у нее рвались струны. И тогда между собой и демоном Грегор воздвиг стену казавшегося бесконечным таланта. Отгородился, спрятался за ней, как за неприступной крепостью. Но всему положен предел — талант растратился, сгорел в топке этой изматывающей борьбы. Он ускользал от Грегора, уходил водой в песок: с мартовской капелью и июньской жарой, с октябрьскими ветрами и зимней стужей. Некогда полноводная река превратилась в обмелевший ручей, который вскоре засох и иссяк. Леонард, демон с ярко-синими глазами, обрушил крепостные стены, разбил скорлупу таланта и, добравшись до потаенных уголков души, обрывал зеленые, свежие ростки, оставляя лишь заскорузлую шелуху.

Жизнь окончательно разладилась, пошла вкривь и вкось, драная, неопрятная. И Грегор запил. Истратив все сбережения, он покинул Миргород и вернулся в Беличи, где жил на содержании родителей, изредка перебиваясь случайными заказами, но деньги тут же спускал на выпивку. Он даже не заметил, как умер отец, как подурнела, состарилась от горя мать. И лишь когда после инфаркта ее увезли в больницу, Грегор опомнился. Он не гнушался самой черной работы: матери требовались дорогие лекарства, и Грегор доставал их. В больницу он приходил в отглаженном щегольском костюме, сохранившемся еще с учебы в консерватории, подолгу сидел с матерью и уверял, что нашел себе хороший заработок и скоро поедет с концертной программой в Миргород. Доставал из футляра скрипку и как прежде, сочно и упоительно, играл, а в коридоре, затаив дыхание, толпились врачи и медсестры. На исхудавшем, с выпирающими скулами лице Грегора блуждала улыбка. Быть может, он и сам верил в то, что говорил. Быть может, поэтому дела шли на поправку. Иссякший родник стал наполняться.

А через месяц человек без лица, человек-тень, демон с бесчисленным количеством имен, продавший душу в обмен на всевластие, — тот, кому не давали покоя чужие таланты, начал игру.

Я просыпаюсь среди ночи и молча, не пытаясь встать, лежу в кровати. В зарешеченное окно проникает лунный свет; на одеяле расплывается тень жирного паука, который, покачиваясь на неразличимой паутине, свисает с форточки. Я не двигаюсь, только чуть шевелю затекшими пальцами ног, разминая их. Мне опять снился тот человек… русский… Я встретил его в детстве. Не помню… забыл, как его звали. Кажется, он был писателем, но во снах русский похож на демона — угловатая мрачная фигура с бессильно висящими за спиной крыльями. Они черным плащом волочатся по земле, собирая грязь. Глаза потухшие, без прежнего жгучего огня красных зрачков. В детстве демон разговаривал со мной. Теперь молчит. Мы оба стоим посреди бескрайнего заснеженного озера и молчим. Далеко-далеко, как сквозь дымку, темнеют пустынные берега. Под снегом хрустит ненадежный лед, а еще глубже скрывается бездна, и мы оба знаем, что в любой момент она может разверзнуться под ногами.

У русского демона печальные синие глаза. Русский сам не знает, что натворил и зачем. Ему, кажется, надоело играть, но больше ничего он не умеет; а если даже и умел — разучился. Он стоит, по колено утопая в снегу, и вяло, как бы нехотя, взмахивает крыльями. Он умеет летать, но не хочет — у него не осталось никаких желаний. Мне не страшно, как тогда, в детстве. Мне жаль русского демона.

Я смотрю на паука и пытаюсь вспомнить каждую подробность сна. Это невероятно важно — понять, вчувствоваться. Быть может, я смогу проникнуть в тайну игры. Остановить ее.

Прислушиваюсь: у стены под настенными часами-ходиками сопит Иринка, на чердаке, возле картонных ящиков, набитых старыми газетами, дремлет, порой жалобно всхлипывая, Лютич. Он ворочается с боку на бок и часто встает, чтобы сходить в туалет. Или достает скатанную из газеты папиросу и курит, скрючившись в три погибели у слухового окна. Кашляет и кряхтит. Не знаю, с чего он взялся за папиросы. Нервы махоркой не поправишь. Эх, жизнь наша — бумажный кораблик, несущийся в бурливом весеннем ручье.

Запах крепкого табака проникает в комнату сквозь щели в потолке. Здесь всё уже пропахло дымом, а на сырых, отслаивающихся обоях заметен темный налет. Вообще, обстановка в квартире нездоровая. Волнуюсь за Иринку: как бы не захворала. Мы живем в частном секторе — дешевле, да и безопасней, а через пару кварталов к небу тянутся бетонные коробки южного района.

Снаружи шумно даже ночью. Большой город, большие возможности. По каменным плитам, разбросанным тут и там, стучат каблуки, ходули чавкают по размокшей от сентябрьских дождей земле. Захмелевший народец пьяными голосами распевает песни: в ста шагах от нашей халупы мигает неоновой вывеской круглосуточный бар. Почти каждую ночь кто-то из нетрезвых посетителей спотыкается и падает в бездну. Смертельно опасное занятие — выпивать, когда мир висит на краю. Но посетителей в баре не убывает.

Я наблюдаю за пауком, который пытается ползти вверх по тонким ниточкам паутины, но всё время срывается. Мне кажется, я — этот паук. В Миргороде мы живем уже больше недели; я упросил Иринку провести «вызывной» сеанс и теперь убежден, что Марийка где-то здесь. Но я жутко разочаровался во всём: злой рок неотступно преследует нас, я будто в тисках — давят обстоятельства, давит постоянный страх за Иринку, за Лютича… за себя. В любой момент могут ворваться охотники или полиция. И хорошо еще, если нас выследят полицейские, охотники — точно казнят. Я почти не выхожу из дому — наши словесные портреты развешаны на площадях и улицах на потеху обывателям, и те чешут в затылках: уж больно заманчивая сумма обещана за поимку беглого целителя. Хорошо, что в огромном городе не так легко найти человека только по словесному портрету. А когда нужно выйти за продуктами или просто разузнать новости, мы тщательно соблюдаем маскировку.

Но всё же надо спать… спать… Не лежать, перебирая одни и те же невеселые мысли. Я закрываю глаза и считаю овечек, прыгающих через плетень. Овечки напоминают о деревне, в которой остался Волик. Это мешает заснуть.