Артем Белоглазов - Живи!

— Да всех гребут.

— А-а, ну да, правильно. Был бы человек, кха-кхм… шлепнуть не проблема. Документы есть?

— Нету.

— Сцапают, сладко не придется.

— Угу…

Шахтер сочувственно косится на Иринку.

— Дочка твоя? Кха… — У рабочего першит в горле: он сглатывает слюну и пришептывает.

Иринка фыркает. Незаметно толкаю ее в бок.

— Племянница. Родители еще в начале игры погибли. Вот, забочусь теперь о вертихвостке. Сладу с ней никакого. Хотел в Кашиных Холмах оставить, так за мной увязалась.

— Не маленькая, могла бы и сама о себе позаботиться. Прислугой или еще куда — милая девочка, такие везде пригодиться могут. — Рабочий скалится.

— Глуповата она.

Иринка едва слышно рычит и впивается мне ногтями в запястье. Я терплю.

— Таким, как ты метко подметил, «вертихвосткам», ума, считай, и не надо.

— Да с ней никто не сладит, кроме меня.

— Слышь, — шахтер заговорщицки понижает голос, — мы недавно тоннель обнаружили. То есть я и Штефан. А бригадир рявкнул, не суйся, дурак, куда не надо. Я разве дурак? — На его лице проступает обида. — Я вон археологам сообщил. Наведывались они, значит, и сказали, мол, времен короля Иоганна. Ж-жуткая древность. До Наполеона, кха-кхым… Да-а… Хотя скажу тебе, брат, тайным входом в тоннель пользовались до игры. И после. Оно сразу видно.

Мы помалкиваем. Мы, грязные и оборванные, стоим под лучом фонаря и пикнуть не смеем: шахтер запросто может сдать нас. Он горько вздыхает и бросает:

— Быстро за мной. Дам вам пару «сороконожек» — удерете по тоннелю. Только так можно проскочить мимо легавых. Выйдете на запад, к Бойковичам. Район бедный, но приличный. Там, если поможет бог, укроетесь. А нет, так нет. Главное, брату-шахтеру пособил. Вы, кстати, прямо идите, не сворачивайте. Там… всякое там… Споткнуться и угробиться — раз плюнуть.

Шахтер явно недоговаривает. Но я почти счастлив: впервые после бегства из Миргорода брезжит надежда на спасение. Уставшая душа радуется любому шансу. Тело тоже устало: хочется поскорее укрыться в тоннеле, залечь где-нибудь, свернувшись калачиком, и уснуть. Но нельзя. Другого шанса может и не быть.

Минут через пятнадцать, снабдив меня и Иринку ходулями-«сороконожками», более удобными и надежными, чем обычные, обеспечив фонариками и припасами — сухим пайком и флягой с чистой водой, шахтер приводит нас ко входу в тоннель, черной дыре в полуразрушенной каменной стене. Штольня укреплена двутавровыми балками, с потолка, как язычок, свисает красная лампа. Неприятное впечатление: слишком напоминает пасть гигантского зверя. Снаружи — отвалы бурой глины и камня; неповоротливой громадой темнеет экскаватор.

Едва мы успеваем сделать шаг за порог, как шахтер цедит:

— А ведь ты не из наших, правда? Походка не та… держишься неправильно… и руки. Чистые у тебя руки. Так не бывает!

Застываю столбом. Сердце полнится отчаянием, а я уж было обрадовался… Рабочий, имя которого я так и не удосужился спросить, не иначе как целится в спину и вот-вот нажмет спусковой крючок. Играет, сволочь, в кошки-мышки. Ходули ведь дал, припасы. Обнадежил. Лучше б сразу шлепнул.

— По радио ж-жуть передавали: в городе мор, отравления. Говорят, целители постарались. Вот их и вешают. Ну и, кха… кто попадется, неча под руку-то лезть. А одного — Владом кличут, важная птица — приказано живьем брать. И помощников его: старика и девчонку. Приметы называли, сходятся приметы! Девчонка есть. Старика потерял, небось? Или как там у вас целителей принято: ножом по горлу?.. — Рабочий невесело усмехается.

Спорить бесполезно. А ведь ему что-то надо от нас, понимаю я.

— Целитель! — жарко произносит шахтер в самое ухо. — Черт с тобой, иди. Сгинешь, так и сгинешь. Кому б другому сказал — в тоннель лучше не суйся: такого навидаешься… Археологов-то, их трое было. Двое вернулись, про короля плели и небесное воинство. В общем, сразу в дурку. А у тебя выхода нет. Но ты это, ты мне обязан, понял?! Вылечи, слышь? Здоровье подорвал — серьезней некуда. Надышался этой заразы, пыли этой за жизнь-то. Мелкая она, так и лезет в глотку. А куда деваться? Семью кормить, поить, обувать надо! Воздуха мне не хватает, кашель душит. Бывает, как вцепится, так слизью пополам с кровью харкаешь. И грудь давит, болит, словно в тиски сунули. Терпеть мóчи нет, хоть на стену лезь. Днем-то утихает, но всё равно ноет, царапает, дрянь, изнутри… А ночью — опять. На курорт бы, да какое там. Вылечи — а я тебя отпущу!

Поворачиваюсь, смотрю на замаранное угольной пылью лицо и произношу сквозь зубы:

— Живи.

Он хватается за грудь, часто и глубоко дышит. Недоуменно трясет головой.

— А ведь нате-ка… вылечил! Вылечил, подонок! Не болит ничего — совсем не болит! Не врут люди! Только грешное излечение это, так ведь, целитель? Ну да пёс с ним, пошло оно всё… Не верю, что грешное, и замаливать не стану!

Мы быстро исчезаем во тьме штольни, впопыхах забыв даже включить фонари. Идем наугад и вскоре останавливаемся. Шахтер разоряется вслед в полный выдох девственно-чистых легких:

— Какие из вас прислужники чужака?! Слабые, глупые, жизни не знаете. Жил в нашей деревне один, на отшибе. Никто его не трогал, случалось, и за помощью обращались. Потом охотники нагрянули — и не стало целителя. Так что пшик ваш брат, а в пещерах вдвойне пшик!

Мощный свет фонарей разгоняет тьму; мы спешно удаляемся от входа. Издалека гулким эхом рассыпается и дробится, затухая, голос рабочего.

— Только зря, зря охотники простых людей обижают. Ничего, целитель, времена меняются! Может, и ты вздохнешь посвободнее, когда примутся за душегубцев этих! Помяни мое слово, если не помрешь. Не выйти вам на поверхность! Нет в вас духа шахтерского! А в тоннеле этом такая ж-жуть творится…

— О чем он? — Ирина жмется ко мне.

— Не знаю, местные суеверия. Забудь, — говорю и украдкой сплевываю через плечо. На всякий случай.

Длинная каменная кишка отнюдь не прямая: встретилось уже две развилки. И, похоже, мы отклонились от верного пути. Стены и потолок тоннеля облицованы прочной кладкой, через каждые два метра — деревянные крепи. Пол утрамбованный, и ходули гулко стучат в пустоте низких сводов. Кое-где пол изрыт ямами, наполненными водой и ледяной крошкой. Здесь так холодно, что иззябшие пальцы просто мечтают о варежках, а зубы отстукивают тарантеллу. Стужей веет от стен и от мерзлой земли. Быть может, под нами ледник? В мелких ответвлениях, тянущихся от коридора, стены частично обложены шершавым серым камнем. Тут и там виднеются белые корни, разворотившие кладку, остатки мебели, ветхая ткань, полусгнившие ящики. Невзначай задеваю пухлый, расползшийся тючок, и на пол сыплется рыжеватая труха. Дальше кое-что поинтереснее: оштукатуренные стены украшены росписью.