Артем Белоглазов - Живи!

— Эй, — кто-то неопределенного пола и возраста хватает меня за ногу, всматривается, щуря глаза.

— Шахтер?.. Шахтерам почет и уважение… — И снова ложится, почти сразу начиная храпеть.

— Лучше уйти, — шепчу Иринке на ухо. — Может нагрянуть полиция. Видишь, кто здесь живет?

— Я ужасненько хочу спать, Владька… — ноет она. — Давай поспим хоть немножко, а? Или посидим хотя бы… ноги болят…

Мнусь в нерешительности.

— Владик, правда, не смогу идти, с ног валюсь… — Иринка слегка заикается, ноги у нее подкашиваются.

— Выбирайте любое свободное место, — предлагают из темноты. — Мест полно. Майка вчера умерла, Котятыч с семьей ушел. Мест много.

Я расстилаю шахтерскую форменку у перил, где не так сильно дует. На улице — конец сентября, но холода начались неожиданно сильные. Мы ложимся рядом, укрывшись Иринкиной курткой. Девушка прижимается ко мне и почти сразу засыпает. Мне не спится: позади полный тревог день, и я никак не могу успокоиться. Всё чудится, вот-вот появятся охотники, или полиция, или бомжи нападут. В доме холодно; тело покрывается мурашками, вместо ног по ощущениям — две ледышки. Представив, как озябла Иринка, я обнимаю ее, пытаясь согреть, дать чуточку своего тепла. Рядом шепчутся бездомные, кашляют, плюются, бормочут молитвы, и я прислушиваюсь к каждому вздоху и шороху. Отчего-то кажется, что на лестнице звучат осторожные шаги, вот-вот в лицо ударит свет фонаря, и властный окрик вонзится в уши… Забываюсь уже под утро, с гудящими после долгих хождений ногами и совершеннейшим кавардаком в голове. Снится всякая дрянь: закопченные, с безобразными провалами окон здания, объятые пламенем… густой дым, треск, взрывы… в огне мечутся люди… заглушая крики и стоны раненых, гудят сирены… черными тенями мелькают люди в плащах и круглых шляпах, палят из автоматов направо и налево… меня обступают сотни двойников-великанов, хватают своими клешнями и тащат, тащат куда-то… воздух содрогается от хлопанья исполинских крыльев. Я резко сажусь. В пыльные стекла на левой стороне особняка бьет солнце; бездомные слоняются по комнате, что-то жуют, куда-то спешат. Я окончательно просыпаюсь и бужу Иринку: пора уходить. Она, толком еще не очнувшись, кивает и кое-как, с закрытыми глазами натягивает ходули.

— Ремень подтяни, потом защелкивай.

— Ага…

Я наклоняюсь и проверяю, всё ли в порядке.

— Заботишься обо мне… — сонно говорит она. — Так мило.

— Пойдем.

Мы выходим из дома, толкнув величественную, пусть и обшарпанную парадную дверь. Ступаем на широкую, мощенную серой брусчаткой улицу. Над городом висит легкий туман, дома будто одеты в дымные платьица. Иринка с трудом передвигает ноги, я тоже не чувствую себя отдохнувшим: спали мы часов пять. Каждую косточку ломит, мышцы болят — тащусь еле-еле. Улочки тихи и пустынны. Знакомые улочки — мы в южной части Миргорода. Вот ведь, удирали-убегали и вновь очутились здесь. Охотников и полицейских не видно, надо думать, обшаривают предместье. Считай, повезло. Нужно быстрее продать спецходули, снять угол у какой-нибудь глухой бабки, потом, когда всё утрясется, выправить документы и… зеваю… ладно, успеется. А сейчас — на рынок.

В прилегающих к базару рабочих кварталах кипит жизнь. Катятся скрипучие тележки, по навесным мосткам ходят люди, стучат молотки и гудят станки. С рынка долетают громкие, настойчивые голоса торговцев, предлагающих товары: ходули, муку, вяленое мясо, рыбу, очки ночного видения и боевые хлысты. Мы шагаем среди брошенного пыльного скарба и давно сгнившего мусора; людей внизу мало, большинство предпочитает мостки ненадежной земле. На солнце наползают тяжелые тучи. Они клубятся, бегут в небе навстречу друг другу. Поднявшийся ветер разгоняет туман, взметая серую пыль и обрывки бумаги. Надвигается столь редкая по осени гроза: пахнет озоном, крупные капли шмякаются с высоты, оставляя в пыли рваные кляксы.

На перекрестке я замечаю толстяка в неизменной робе с вышитым крестом. Поверх робы накинут дождевик. Магистр Ленни, старый знакомый. В руках увесистая трость, он тяжело опирается на нее. Лицо измученное. Ходули под ним кажутся чертовски маленькими, всё же удивительно: как они его держат? Сектант внимательно смотрит на меня. Я, стараясь не подать вида, что узнал его, прохожу мимо, но вдруг слышу:

— Живи…

Останавливаюсь как вкопанный. До сих пор я слышал это слово только когда произносил сам. Впиваюсь в толстяка недоверчивым взглядом. Глаза его слезятся, он шмыгает красным носом и утирается рукавом.

Иринка шепчет в полудреме:

— Ты тоже целит…

С размаху запечатываю ей рот, сердце колотится, бешено, жгуче. Ирка хнычет, не от боли даже, от обиды, но стоит смирно, не вырывается. Толстяк, отпрянув, озирается по сторонам — не слышал ли кто? Мы смотрим друг на друга и невольно усмехаемся, грустно и безнадежно. Пожалуй, это забавно — наша одинаковая реакция на слова девушки.

— Идемте… — говорит Ленни. — Тут недалеко. — И мы следуем за ним, потому что другого выбора у нас нет.

Редкие капли усиливаются, строчат частой очередью. Иринка с магистром натягивают на головы капюшоны. В небесах грохочет и сверкает, гроза разбушевалась не на шутку. Я поднимаю голову и, остужая разгоряченное лицо, подставляю его под холодные упругие струи, ловлю ртом дождевые капли, и кажется, ничего вкуснее я в жизни не пробовал. Я взбудоражен и счастлив. Я впервые встретил похожего на себя человека. Вдвоем мы своротим горы.

Ленни приводит нас в небольшой двухэтажный коттедж, беленький, аккуратный, окруженный низким кирпичным забором. Справа вызывающе кособокий гараж, забитый металлоломом: ржавыми садовыми лейками, рамами от велосипедов, мотками проволоки. Маленький яблоневый садик на заднем дворе. Внутри дома, на первом этаже что-то вроде зала для заседаний: большой круглый стол посреди и кресла с высокими спинками. Лишней мебели нет. На бархатных спинках вышитые золотом инициалы. Окна, ведущие в сад, чуть приоткрыты, сквозняк будто паруса надувает газовые занавески, прилипшие к забрызганному подоконнику. Пряно пахнет яблоневой листвой; дождь шелестит в саду, тарахтит по крыше, отстукивая морзянку. Звук напоминает сигнал бедствия.

Мы снимаем намокшую одежду и ходули, магистр стягивает плащ, указывает нам на кресла и удаляется. Кресла очень удобные, мягкие; сидя в таком, чувствуешь себя аристократом. Хочется курить трубку, пить бренди и спорить об особенностях внешней политики. Иринка почти проснулась и с любопытством вертит головой. Ее внимание привлекает великолепная мраморная лестница, ведущая на второй этаж.

— Там наверняка есть удобные кровати, мягкие подушки, теплое одеяло… — шепчет Ира.

— Возможно, стоит нам уснуть, как сюда явятся охотники или полиция.