Артем Белоглазов - Живи!

Иринка, зевая, смотрит на дверь, за которой исчез магистр.

— Думаешь, он?..

— Ничего не думаю. Пока неизвестно. — Во мне растет подозрение. Восторг прошел. Надо трезво смотреть на вещи: я — беглец, я — никто. Но мою жизнь можно выгодно обменять на собственную неприкосновенность. — Иринка, когда мы будем говорить, ты молчи, хорошо?

— Считаешь меня совсем глупой? Я ничего такого не ляпну!

— Ира, ради бога…

— Ладно, буду молчать. Но если что случится — пеняй на себя!

Переодевшийся в халат и домашние ходули, магистр Ленни появляется в комнате и быстрым шагом идет к креслам. Садится напротив, ласково и в то же время с детским удивлением глядит на нас как на неожиданный, но приятный рождественский подарок.

— Прошу прощения, — говорит он. — Я не представился: Ленни.

— Магистр Ленни?

— Просто Ленни. Знаете, я хотел подойти к вам еще в баре… Не получилось, м-да. Я не сектант, это всего лишь прикрытие. Пусть уж лучше считают двинутым проповедником, фанатиком, но не целителем. Целителей, гм… недолюбливают. Да что я вам рассказываю…

Я иду ва-банк:

— Влад. Влад Рост. Рад познакомиться.

Он кивает:

— Наслышан, наслышан. О вас много пишут в последнее время. Особенно на столбах и заборах. Нет, вы не о том подумали. Хе-хе. Собственно, я вас подозревал. А девочка?..

— Что это за место?

Вопрос повергает хозяина дома в беспричинное веселье. Ленни хихикает, его подбородки трясутся молочным желе, а щеки и скулы покрывает румянец.

— Как же… — говорит он сквозь смех. — Как же… вы не знаете? Это ведь одно из убежищ целителей. Вон там, — указывает подбородком на соседнее кресло, — сидел целитель Иван Гашек. А ваше место, мадемуазель, принадлежало моему любезному другу Ярославу Иржмеку, тоже «сектанту». Прекрасный человек и в прошлом на самом деле лекарь. Хирург. Я познакомился с ним, когда он уже оставил практику. По вполне понятным причинам — началась игра. Мы вместе организовали благой орден. За этим столом, — Ленни разводит руками, — собирались почти все целители страны. В конце концов, так или иначе, каждый приходит в Миргород. О, иногда мне кажется, этот город средоточие всего. Не зря же у него такое название. Только не спрашивайте, как мы нашли друг друга. Кого-то свел случай. Кого-то, уже потом, вырвали из цепких лап черни. Здесь мы собирались и обсуждали, как можно помочь людям, не навлекая гнев властей, советовались друг с другом и помогали, чем могли. Да, еще неделю назад…

— Сейчас все в другом укрытии? Или?.. Вчерашняя облава… ситуация в городе…

— Что ты знаешь о ситуации в городе?! — Ленни рассерженно подскакивает, голубые глазки полны ярости. Но тут же умолкает, театрально закрывая глаза рукой. — Простите, Влад, ради бога, простите. — Обессилев, падает в кресло. — Я не в себе. Позавчера, после заварушки в баре, я бежал в тайное пристанище. Нет, не в это, другое. Это они, слава богу, не вычислили. Там собрались все наши, а на следующий день… Я собственными глазами… Понимаете, Влад, я успел выскочить и затаился в подъезде соседнего дома. А потом удирал по крышам. Охотники шли плотной цепью. Они знали, куда идти! Я видел всё…

— Что — всё?

— Э-э… — Он нервно потирает ладоши. — А давайте, Влад Рост, послушаем музыку? У меня, знаете ли, есть граммофон. Раритетная вещь, хе-хе. Правда, пластинок мало. Вернее, одна. Старая пластинка, очень старая. Марлен Дитрих. Хотите послушать?

— Что произошло в убежище?

— Не хотите слушать? Не любите музыку?

— Ленни, черт вас дери! Вы в своем уме?!

Он шепчет:

— Вы правы, ох, как вы правы. Я просто не в себе. Какая, к лешему, Марлен Дитрих? Я просто не могу поверить. Потому что в это невозможно, слышите, невозможно поверить! Еще в четверг мы с Ярославом пили бурбон и мечтали… да, мечтали! В нашем положении это позволительно: просто мечтать. Человеку ведь не запрещено мечтать, верно? Вот мы и мечтали — о новой жизни! новом свободном и справедливом обществе, в котором целители займут достойное место!

Нет, связного ответа от него не добьешься. Да и так уже ясно, чт о случилось, — охотники церемониться не будут. Ленни подскакивает с кресла, в возбуждении бегает по комнате. Ходули дробно стучат. Как копыта… В игре «верю-не верю» он мог бы быть… Ходули тонкими спичками гнутся под обширным телом толстяка, и я с замиранием жду, что они с секунды на секунду переломятся, и Ленни полетит в бездну. Полетит вместо игрока с завязанными глазами, к настоящему Дьяволу.

— Ленни… — я моргаю, и наваждение пропадает, — нет ли у вас чего выпить? — Мы пережили ужасную ночь. Да и вам стоит немного выпить: мне кажется, вы едва держитесь на ногах.

— А ведь я не сразу понял, что вы целитель, Влад, — бормочет он. — Там, в баре. Не сразу догадался. Только потом, когда стрельба началась, а вы лишились парика, сообразил… — Ленни вскидывает голову. — Что? Вина? Пожалуй, найдется бутылка красного. Подождите минуточку, — и снова исчезает за дверью.

Иринка вертит пальцем у виска. Произносит одними губами: ч-о-к-н-у-т-ы-й.

Я подношу указательный палец к губам: т-с-с-с, г-л-у-п-а-я.

Иринка хмурится и тут же клюет носом, глаза ее слипаются.

— Вла-адька, зачем ты меня разбудил в такую рань? Спать хочу. Умру, если не лягу. Давай пойдем наверх? Мы выспимся, а потом будь что будет.

— Ириночка, я ведь просил…

Возвращается подавленный Ленни с тремя пузатыми кубками и бутылкой темного стекла. Себе и мне наливает доверху, Иринке — половину.

— Что за дискриминация? — вяло возмущается Иринка.

Ленни вопросительно смотрит на меня.

— Всё правильно, — успокаиваю я. Он ставит бутылку на стол и садится. Иринка ворчит под нос: «Спать не дают, говорить не велят, вино и то жалеют…»

Ленни удрученно глядит в одну точку, потирая виски:

— Но, может, правы охотники? Может, так и надо? Ведь не только врачуем мы. Что-то черное гнездится в душе, затопляет рассудок вспышками гнева, когда хочется крушить, бить, убивать… И у меня такое было, и у Ярослава, и господин Гашек не раз намекал.

Я бледнею и выдыхаю с присвистом. Ленни замечает это.

— С вами, значит, тоже?

— Возможно…

Убитая обезьянка… несчастный мальчишка в Лайф-сити… отстраненная злая радость… застывшее куском льда сердце… Тьма и провалы в памяти.

Я шарю за пазухой и достаю дневник. Он только и ждет, чтоб его раскрыли, готовый тотчас же дать и принять любые сведения. Открыв наобум, зачитываю:

— Калифорнийским учебным заведениям отослал письмо; в письме возмущался излишней калифорникацией и сетовал на малое количество учебных часов моего предмета. Предмет называется «Пастеризация внешневолновых процессов»… — кидаю дневник на стол. — Далее в том же духе. Вам это что-то напоминает?