Николай Полунин - Край, где кончается радуга

– Если с юга. – Помолчал, переваривая, и добавил, восхищенно: – Ну, шеф, так значит, это вы? А я все гадаю, кто и кто, все, понимаешь, прикидываю, – он ругнулся от полноты чувств.

– Зови меня Вест, – сказал он, – что ты все «шеф» да «шеф».

– Извиняюсь, шеф, привычка. Для связи слов. А я – Мятлик.

Они прошли наверх. Наверху была уже ночь, холодная и промозглая, и висел туман, из-за которого ничего не было видно. Пахло мокрым камнем, ватно протарахтел мотоцикл – не поймешь откуда и куда. Вест отметил чисто машинально.

– Вы не в обиде, шеф, что с вами этак – в темную? – сказал Мятлик. – Все-таки сами посудите, группа наша особая, в Комитете об ней ни-ни, а вас мне этот старый бурдюк рекомендует…

– Председатель?

– Ага. Он ведь что, шеф, он ведь давно проданный. Видали, шеф, сколь ему, а ведь поскрипит еще, будьте уверены. Он и когда в Председатели выбивался, был проданный, задание ихнее выполнял.

– Я уже догадался, – сказал Вест.

– Ну, значища, тогда ко мне, – деловито сказал Мятлик. Он сразу подтянулся как-то. – Ежели вы – это вы, шеф, то у меня имеются четкие указания. Теперь все, – сказал он, когда они прошли немного, – теперь вы с нами, и значит, шеф, все шито-крыто. (Вот так, подумал Вест, все-таки «с нами».) Гату вот только убрать…

– Гату?

– Его, подлого, обязательно. Да и заварушка нужна, под шумок-то способнее будет утечь-то. Мы его подманим. Да вам Наум сейчас лучше расскажет сам.

Он сидит в углу, скрючившийся и несчастный, вцепился обеими руками в винтовку. Комбинезон у него прожжен в нескольких местах и разодран. Винтовку надо отобрать. Мне совсем ни к чему, чтобы у него была винтовка. – ведь я часто поворачиваюсь спиной.

– Вест, ну скажи, ну неправда же…

Он так и не поверил. Я бы на его месте, наверное, тоже. В конце концов, он только из-за меня пустился во все тяжкие, а выигрывает заведение.

– Не сердись на меня, Вест, я же хотел… уйти хотел…

А что бы я делал на Той стороне? Любопытно, я ни разу не задавался этим вопросом. Синдром – хуже нигде не будет. Мы ищем рай. Мы всегда ищем рай. Нам плохо в одном мире, и мы выдумываем себе другой. Мы попадаем в этот другой, и нам тоже плохо, и мы выдумываем следующий и следующий, без конца. Вернее, останавливаемся всегда не по своей воле.

Как все оказалось просто. У меня, видите ли, сердце справа, из чего автоматически следует, что я из тех, кто может и возжигать взглядом, и умертвлять словом, из той расы. Сердце справа. Весь Наумов «верный признак». Но это не норма, это аномальность – мое правостороннее сердце. Один из миллиона. И один из ста миллионов – что без сопутствующих заболеваний, пороков и прочего. Я думать, забыл о моем зеркального положения сердце, что бы ни перестраивало и ни пробуждало во мне Усвоение. Я не тот. Ошибка.

– Вест, Вест, ну чего ты молчишь, скажи что-нибудь…

А ведь Наум, пожалуй, уйдет. Он жизнь положил, чтобы уйти, и он уйдет. Сорвалось со мной – вывернется, выползет, и сделает ему попытку. Нет, серьезно,, вот я, абсолютно чуждый этому миру, я – чужак, в общем-то хотел видеть – раз уж так случилось, и здесь мне стало назначено жить и умереть, – я хотел только соблюдения этим миром его же собственных законов, которые навязывались им мне. И отчаяние мое потому только, что я не увидел, не нашел этого, как ни искал. И в том, наверное, я виноват сам. Не увидел, не нашел, не понял, не пригляделся, не смог, не хватило сил. Не хватило сил. Не хватило.

Не успел ничего. Ни в главном не успел, ни в частном. Ни им не успел, ни себе. Не успел даже сделать Свену кораблик и рассказать о море. Не успел поглядеть как следует, разобраться, в потемках и скульптурках, что так искусно, оказывается, вырезали из особой породы дерева лесовики. Еще одни, кому не дали быть теми, кто они есть. А ведь их зарождающаяся культура обещала быть на редкость яркой и самобытной. Коричневые вогнутые лица с глазами из самоцветов – почему-то всегда тремя, хотя глаз у лесовиков было, как обычно, два. И одинаковое восторженно-удивленное выражение деревянных лиц… Не успел.

А Наум уйдет от этих законов. Живший по этим законам, содействовавший этим законам, в какой-то степени вершивший эти законы, служивший им, – он уйдет. А я нет. Я останусь здесь. Вот под тем домом или под этим же. Или в Управлении, в известном Экипаже, куда мне после следственного прямая дорога. То-то Бублик удивится. А может, и не удивится. Скорее всего. Отчего же я так спокоен сейчас?

– Вест, а Вест! Я про «вагончики-то» не наврал. Про броневик наврал, а про «вагончики-то» нет, ждут нас «вагончики-то»…

Признаться, я жалею, что выложу Науму все. Разве месть несет нам облегчение? Истинное облегчение? Мне она облегчения не принесла, а Наум, привелось бы, умер, не разочаровавшись в иллюзии, а всего лишь персонально во мне. Смерть однозначна, там нет ничего, но вместе с нами умирают и наши иллюзии, и этого уже довольно. А при жизни, без крайней на то нужды, развеивать их жестоко.

Развеиванием моих собственных иллюзий этот мир занимался с пристрастием и энергией, достойными большего. И последней развеялась надежда на то, что я хотя смогу вспомнить, что у меня здесь был друг. Пэл отбил меня тогда у банды Головешки. Пэл вытащил меня с минного поля на Пустоши. Не настоящее минное поле, конечно, так, всеми брошенные ящики с изъеденными ржой снарядами и совсем уж проржавевшие гранаты россыпью – когда я в одиночку полез к Поясу захватывать точку и застрял на прощупывавшихся под травяным слоем рифленых кругляшках. Пэл, смеющийся и шагающий в рост, когда затравленно отбивался зажатый нами в тупике Ежик. Пэл…

Крот.

Хозяин Управления, или начальник какого-то там секретного отделения. Стоящий за спинкой кресла.

– Бежать надо, бежать, давай, Вест, ещё можно, ещё успеваем, в горы двинем, как-нибудь там. Или… Может, ты, а, Вест? Может, еще… а?…

Не могу сказать, что это было мое самое главное и самое сильное разочарование, но оно было сильным. И ещё оно было последней каплей в моем долготерпении к Науму.

Остается ещё куча вопросов. И зачем же таким я нужен Кроту, что он и легенду свою лучшую – а как берег эту маску! – Пэла на меня истратил, и ломает сейчас танками Город. Он ведь тоже не Бог, Крот, как бы высоко ни был. Никто не мог, любая необозримая власть имеет предел и зависимость, и властитель сам это лучше всех знает. Так что же, нужен я ему? Тогда почему не взял голыми руками, когда мог? Да сейчас может! Но сидит в четвертом танке на площади, командует, думает, небось, что страшно рискует, боится… Меня боится? Или ждет чего-то? Приказа в свою очередь?

– Вест! Ве-еест! Слышишь? Вот они, вот! Все! Все-о!

Риторические вопросы. Столь же риторические, как вопрос, с чего вообще взято, что «правосторонние» могут все вышеупомянутое, а «левосторонние» нет. Откуда? Кто-то в Крае наблюдает иные миры? Или наблюдал? «Выдергивать» оттуда к себе они умеют, вот он я, здесь. Резонно предположить, коль скоро легенды не возникают на пустом месте, что были и так сказать, нормальные «правосторонние», которые могли, и Усвоение для них – это лишь толчок, инициатор и катализатор. Под их руку мог быть делан неудобный мне затор у винтовки…