Лиз Дженсен - Вознесение

— Речь ведь не только об ученых. Взгляните на падение Христа Спасителя. Сколько разговоров о символах, о провидении и тому подобных вещах. Поговаривают, будто Папа Римский намерен заказать новую статую, в два раза больше — да такую, чтоб до следующего пришествия простояла.

Согласившись друг с другом, что религиозное брожение начинает настораживать, и получив заказ, мы плавно переключаемся на фундаментализм и атеизм, потом на сверхъестественные явления, суеверия и на то, как в большинстве культур религии поклоняются или по меньшей мере ее уважают, а народные приметы считают сомнительными пережитками Средневековья.

— Я училась у монахинь, — рассказываю я. — Они даже не подозревали, сколько в них было язычества. Что же до традиций, мне кажется, католическая церковь придумывает их по ходу дела. Завидная изобретательность. А «Жажда веры»? Не успели мы и глазом моргнуть, как теория разумного начала стала чуть ли не общепризнанной.

— Мне нравится, что сказал по этому поводу Ральф Вальдо Эмерсон. Религия одного века — художественная литература другого. Моя мать была протестанткой. Каждое воскресенье она по утрам ходила в церковь, а к вечеру напивалась. К концу она потеряла веру. Просто так, без всякого повода. Странно, правда, — перестать молиться именно тогда, когда это может тебе помочь… Решила, что потеряла слишком много времени, стоя на коленях, и ради чего? К ней в больницу пришел викарий, а она заявила, что молитв ей не требуется. — Улыбается. — Да, мама у меня была упрямая. Знаете, какими были ее последние слова? «К черту Бога, преподобный».

Потом мы обсуждаем эгоизм генов, природу альтруизма и категорический императив, что медленно, но верно приводит нас к теме планетаристов. Выясняется, что мое к ним инстинктивное отвращение сильнее, чем у физика, который согласен с Хэришем Модаком в том, что антропогенная эра — владычество человека — подходит к концу.

— Хотя бы просто потому, что ни одна эпоха не длится вечно, — объясняет он. — И слава богу. Геологи воспринимают историю Земли в ином временном масштабе, чем мы. Для них человечество — всего лишь один биологический вид из многих, доминирующий сейчас, но не обязательно в будущем. Некоторые видят в Хэрише Модаке законченного циника, но на самом деле он всего лишь констатирует факты. Геологи твердят то же самое уже не первый год. Они — как тот мальчик, который объявил, что король разгуливает без штанов. Жаль, что раньше никто их не слушал.

— Церковь отца пациентки Б. верит в скорбь.

— Семь лет ада на земле?

— Да. Но сначала хороших мальчиков и девочек заберут на небо.

— А, ну да. Божественная телепортация. Deus ex machina.

— И полетят они в голубую даль. Занавес. На сцене — кучка одежды и озадаченная толпа.

— Впервые я об этом услышал еще, наверное, во времена Буша.

Тогда-то эта идея и начала набирать силу. Как раз в духе тогдашней морали. Давайте подогреем Землю, а как грянет апокалипсис, прыгнем в частный самолет и дадим деру. И плевать на оставшихся.

— Ну, по их логике грешникам все-таки полагается наказание.

— А еще им полагается жать, что посеяли, и терпеть нашествия саранчи, землетрясения и прочие напасти. «Жаждущие» поначалу думали, что за разговорами об изменении климата стоит антинефтяной заговор, затеянный с одной целью — усилить власть ООН. Впоследствии они чуточку изменили версию, и теперь глобальное потепление возвещает близость Судного дня. Которого они ждут не дождутся, потому что тогда-то их и восхитят.

Вы только подумайте о цифрах: сейчас христиан-радикалов больше, чем в Средние века!

— А ваша девочка — она-то верит в эти бредни?

— Она на них выросла. Правда, в тот день, когда она убила мать, в мусоре нашли остатки сожженной Библии.

— Убила мать? Боже правый. Об этом вы мне не рассказывали. — На его лице появляется тревожно-смущенное выражение. — Вы что, сидите там целый день в компании убийц?

Пожимаю плечами:

— Для меня они просто проблемные дети. И потом, это моя работа. Как бы то ни было, я к чему веду: у пациентки Б. были — и есть — религиозные проблемы. Мягко говоря. Для нее падение Христа в Рио — примерно то же самое, что одиннадцатое сентября для мусульман, которые в тот день плясали от радости. И не только потому, что она его якобы предсказала. Появись в Оксмите отец этой девочки, мне было бы о чем с ним побеседовать.

— Не знаю, можно ли его винить за нежелание с ней видеться. Я бы тоже держался подальше от убийцы моей жены…

— В таких делах все гораздо сложнее, чем кажется, — возражаю я. — У меня есть определенные подозрения насчет его роли в жизни девочки. И роли матери тоже. — На минуту мы оба задумываемся, потом я поднимаю вилку и говорю: — Эсхатология.

— Учение о конце света.

— Именно. Эсхатологи верят в близость апокалипсиса и счастливы: знают, что спасутся. А вот вы, грешник, как провели бы свои последние часы на земле?

— Так же, как сейчас, — отвечает он, развеселившись. — Уминал бы спагетти с мидиями в приятной, будоражащей воображение и привлекательной во всех смыслах компании. Нет, беру свои слова обратно. Я бы отвез эту самую компанию в ее естественную среду обитания, скорее всего в Париж, потому что женщина по имени Габриэль — наверняка отчасти француженка.

— Моя мать из Квебека.

— Ладно, тогда в Монреаль. Звучит не столь романтично, но все же. Итак, пойдем в ресторан, освященный мишленовской звездой, и устроим себе изысканный ужин. Который заедим бельгийским шоколадом. Неприличным его количеством.

Странный он какой-то, этот физик.

— Вы что, за мной ухаживаете?

— Может быть. Только вы первая начали. Сами напросились. Пожалуй, я и правда за вами приударяю. Безопасным способом.

— Понятно, — вспыхиваю я. — Значит, тот факт, что я парализована от девятого грудного позвонка, означает, что я для вас не опасна? Спасибо за комплимент.

— Я имел в виду совсем другое. Я хотел сказать… что мои заигрывания ничем вам не грозят.

— Это как с гомосексуалистами? — говорю я наудачу.

Фрейзер Мелвиль не обижается. Скорее задумывается. Любопытная реакция…

— А как они ухаживают за женщинами?

— Легкий треп, комплименты, и на том все. Вы это имели в виду, говоря о «безопасном способе»?

— Я где-то читал, что почти треть людей хотя бы однажды переспали с партнером своего пола. Должен сказать, столь низкая цифра меня удивила. Как бы то ни было, моя беда в том, что я слишком привязан к молочной железе.

— Да, я заметила, — смеюсь я.

— Читаете мысли. Так я и знал.

— Нет. Зато у меня есть глаза, и я все-таки женщина. Бывшая. — Боже, неужели я только что произнесла это вслух? Пошутила, называется. Что я творю, обсуждая свою грудь с этим физиком, когда ниже пупка я полено поленом?