Нил Шустерман - Беглецы

Трудно придумать лучшую аллегорию одиночества: Лев Калдер, распростертый под ногами обезумевшей толпы.

— Риса! Коннор! Помогите! — кричит он.

Не нужно было звать их по именам, но думать надо было раньше, ничего уже не исправишь. Они убежали, как только услышали его голос. Они не стали его ждать. Знают, что он сделал, и ненавидят его за это. А теперь все бегут прямо по нему, как будто никакого Льва нет на свете. Вот кто-то наступил ему на руку, а потом чей-то ботинок оказался прямо на груди, а его владелец еще и использовал тело Льва как трамплин для ускорения.

Хлопки. Они кричат об атаке террористов, а все потому, что он нажал эту дурацкую красную кнопку.

Нужно догнать Рису и Коннора, объясниться с ними, сказать, что он виноват перед ними, что он жалеет о своем решении выдать их. Ведь это он поднял тревогу, чтобы дать им убежать. Может, если он расскажет об этом, они поймут. Ведь они его единственные друзья. Других нет. Впрочем, Коннора и Рисы уже тоже нет. Он сам все испортил.

В конце концов толпа редеет, и Льву удается подняться на ноги. Джинсы разорваны на колене. Во рту привкус крови, — наверное, он прикусил язык. Он оглядывается, пытаясь понять, что происходит. Большая часть ребят уже на улице, некоторые побежали еще дальше. В школьном дворе остались только те, до кого новости дошли слишком поздно, и те, кому было просто лень убегать.

— Не стой здесь, — советует Льву пробегающий мимо парень. — Хлопки засели на крыше!

— Нет, — возражает ему другой, — я слышал, они в столовой.

Вокруг расхаживают растерянные полицейские, изо всех сил делая вид, что понимают, что происходит и куда нужно идти. На самом деле они бесцельно бродят из стороны в сторону, не в силах бороться с укоренившейся привычкой постоянно совершать какие-то действия.

Коннора и Рисы нигде нет. Они бросили его.

Лев понимает, что оставаться во дворе опасно. Если он не уйдет с теми, кто еще здесь, полицейские рано или поздно обратят на него внимание.

Он убегает, чувствуя себя абсолютно беспомощным. Подкидыш, оставленный на крыльце, и тот чувствует себя увереннее. Лев даже не знает, кого винить за то, что случилось с ним. Пастора Дэна, давшего ему волю? Самого себя за то, что предал двоих ребят, своих единственных друзей? Может быть, Бога за то, что ниспослал на его долю такое тяжкое испытание? Ты можешь стать кем угодно, сказал пастор. Но сейчас, Лев это чувствует, он — никто. Он уже не Леви Иедидиа Калдер, такого мальчика на свете больше нет. Осознание этой горькой истины и есть одиночество в чистом, незамутненном виде, без примесей.

Антикварный магазин, в который ребята пришли по совету Ханны, расположен в старой части города. На улице растут большие деревья. Прямо над дорогой их ветви сплетаются самым причудливым образом и растут под такими углами, каких никогда не увидишь в дикой природе. Всему виной вмешательство человека — ветви просто вынуждены уступать дорогу грузовикам с высоким кузовом, часто проезжающим по улице.

Мостовая засыпана желтыми и красными осенними листьями, но и на ветвях их еще немало — не все деревья готовы сдаться по первому требованию осени, и над дорогой, как и летом, висит призрачный шатер, защищающий прохожих от дождя и солнца.

Малышка сделалась совсем безутешной, рыдает без конца. Коннору ужасно хочется посетовать на непрекращающийся плач, но он вынужден держать жалобы при себе — ведь если бы не он, никакого ребенка с ними не было бы.

Народа на улице немного, но прохожие попадаются нередко. По большей части старшеклассники, болтающиеся по округе без особого дела и, вероятно, рассказывающие всем желающим жуткую историю сегодняшней террористической атаки Хлопков-камикадзе на школу.

— Я слышал, это анархисты.

— А я слышал, что сектанты.

— А мне говорили, что они делают это просто так, без особой цели.

Кстати, Хлопки считаются такими опасными именно потому, что никто не знает, за что они, собственно, выступают.

— Хорошая тебя мысль посетила, — хвалит Коннор Рису по пути к антикварному магазину. — В смысле Хлопками прикинуться. Я бы никогда не додумался до такого.

— Ну, ты же додумался вырубить того инспектора в лесу при помощи его же собственного пистолета.

Вспомнив этот героический эпизод, Коннор улыбается.

— Я действую инстинктивно, а ты обдуманно. Мы друг друга прекрасно дополняем.

— Да уж. Правда, без Льва нас стало меньше.

Услышав имя мальчика, Коннор чувствует новый приступ гнева. Потирая руку, он понимает, что она еще не зажила в том месте, где в нее впился зубами Лев, но это сущие пустяки по сравнению с тем, что он сделал сегодня.

— Ладно, давай забудем его. Он больше не с нами. Мы вышли сухими из воды, так что его стукачество повредит только ему самому. Теперь его отправят на разборку, как он и хотел, а значит, мы его больше не увидим.

И все-таки Коннор испытывает жалость. Он рискнул жизнью, чтобы спасти Льва, сделал, что мог, но успеха не добился. Если бы я обладал даром убеждения, думает мальчик, сказал бы ему что-то такое, что заставило бы Льва встать на их сторону. Впрочем, что бы я мог ему сказать? Лев знал, что его принесут в жертву, с самого рождения. Нельзя изменить тринадцатилетнего мальчика жалкой двухдневной промывкой мозгов, этого мало.

Антикварный магазин находится в старом здании. Фасад совсем облупился, деревянная входная дверь вся в белых чешуйках краски. Нажав на ручку, Коннор открывает дверь, и помещение оглашается мелодичным звоном колокольчиков. Старинная аналоговая система сигнализации, оповещающая владельца о приходе посетителей.

Покупатель в магазине только один: мрачный пожилой джентльмен в твидовом пальто. Он смотрит на вошедших без особого интереса, но с легким раздражением, — вероятно, его беспокоит плач ребенка. Удовлетворив любопытство, он уходит в дальний угол помещения, заставленного всевозможным старьем, чтобы укрыться от раздражающих звуков.

В магазине можно найти предметы, произведенные в любую эпоху не слишком длинной американской истории. На старинном кухонном столе с хромированными краями разложена целая экспозиция плейеров iPod и других миниатюрных коробочек, бывших в моде, когда дедушка Коннора ходил в школу. На экране антикварного плазменного телевизора разворачивается действие какого-то допотопного фантастического фильма. Судя по всему, речь идет о техногенном будущем, которое так и не наступило: седовласые сумрачные гении и летающие машины остались фантастикой.

— Что вас интересует? — спрашивает выходящая из глубины помещения, из-за конторки, на которой стоит кассовый аппарат, пожилая женщина, скрюченная, как знак вопроса. В руках у нее палка, хотя не похоже, чтобы она нуждалась в третьей точке опоры.