Марина Воробьева - Тут и там: русские инородные сказки - 8

— Есть пара мыслей… — вру я и хлопаю его по плечу.

— Ладно, завтра поглядим, — говорит Дзюба, и лицо его светлеет.

— А он тогда скажет: «Вам не кажется, что это недостойно и говорить тут не о чем?»

— А я ему отвечу: «Нет, не кажется!»

Марика посмотрела на сестру с восхищением. Вот кому достался гордый нрав, смелость и фамильное упрямство. Дочь своего отца!

Лидия сидела у зеркала и расчесывала длинные тонкие волосы, далеко отводя острый локоток, и сосредоточенно хмурила бровки.

— А если он скажет: «Вы не думаете о том, что будут говорить о нас соседи?» — спросила Марика и поудобнее устроилась на постели, поджав под себя ноги.

— А я ему отвечу: «Нет, не думаю!» — сказала Лидия, не оборачиваясь.

«Я бы умерла от страха», — подумала Марика, но вслух спросила:

— А если он скажет: «Не будете ли вы так любезны выбросить все эти глупости из головы?»

— Я ему отвечу: «Нет, не буду!»

— Ох! — вырвалось у Марики.

Лидия строго посмотрела на нее через зеркало, положила гребень на полочку и встала с пуфика.

— Ну ты-то хоть не думаешь, что надо высылать из страны каждого, кто боится драконов?

— Но рыцарь — не каждый. Рыцарь не должен… — шепотом начала Марика.

— Ай, перестань! — перебила ее Лидия. — Рыцарь должен восхищаться моим высочеством, а это он делает отменно!

— Но ты же не станешь говорить об этом с папенькой?

— Стану! Очень даже стану! — Лидия гордо вздернула острый носик. — Прямо сейчас пойду и поговорю!

«Королева! Как есть королева!» — подумала Марика и проводила сестру восхищенным взглядом.

Потом она слезла с постели, подошла к зеркалу, долго придирчиво рассматривала свои волосы, носик-пуговку, несколько раз пыталась нахмурить бровки и состроить строгое лицо. Вздохнув, она показала язык своему отражению и поспешно вышла из спальни.

— Не может быть и речи! — услышала Марика в конце коридора.

Она тихонько подошла к королевским покоям и замерла, прислонившись ухом к высокой двери.

— Вы моя старшая дочь! Вам не кажется, что это недостойно? — кричал король.

— Да, папенька, — бормотала Лидия.

Марика представила, как его величество мерит шагами комнату и каждый раз, разворачиваясь, нервно одергивает край мантии, и та взлетает, как крыло дракона. Марика даже прикрыла глаза от страха.

— Вы не думаете о том, что будут говорить о нас соседи? — спрашивал король.

— Да, папенька, — начала хныкать Лидия.

— Скажите спасибо, что я не велел его казнить, а лишь выслал из королевства!

Лидия шмыгала носом.

— Придумала тоже! — не унимался король. — Замуж за труса!

— И что? И что? — не выдержала Лидия. — Ваша младшая дочь вообще хочет замуж за дракона! И что?

Марика почувствовала, как кровь отливает от лица. Колени вдруг подкосились, и она опустилась на пол, зажимая рукой рот.

— Вон!!! — заорал король. — Вон, я сказал!!!

Лидия выскочила из двери и понеслась по коридору, не замечая никого вокруг.

Вечером Марика заглянула в королевские покои. Король сидел в высоком кресле в синих семейных трусах и мантии на голое тело. Парик и корона лежали рядом на столике вместе с сердечными каплями и уксусным компрессом.

Услышав, как отворяется дверь, король быстро запахнул мантию и потянулся за короной.

— Я принесла вам клюквенный морс, — сказала тихо Марика, не двигаясь с места. — Сладкий, как вы любите.

— Ну давай же сюда, — заворчал король недовольно и обмяк в кресле, — чего стоишь?

Марика подошла и поставила на столик графин и бокал.

Король пошевелил босыми пальцами ног.

— А ну-ка отойди вон туда, к окну.

Марика отошла к окну.

— А ну-ка посмотри на меня. Ничего не замечаешь?

— Что я должна заметить, ваше величество?

— Ну смотри-смотри! Совсем ничего? — Король поудобнее устроился в кресле.

— Ничего. — Марика пожала плечами.

— Я не достаю ногами до пола! — сказал король. — Видишь? Совсем усох. Старый совсем…

— Что вы, папенька! — Марика бросилась к королю и уткнулась ему в грудь. — Что вы такое говорите!

— Ладно-ладно, — заворчал король, отстраняясь. — Давай свой морс.

Марика налила половину бокала и посмотрела вопросительно на короля. Тот кивнул, и она долила еще немного.

Его Величество сделал несколько глотков, довольно сощурился и поставил бокал на столик.

— Что тут мне Лидия говорила сегодня? Что-то про дракона? — как бы между прочим спросил он. — Что он как бы тебе нравится, что ли?

— Нравится, — тихо сказала Марика.

— Вы понимаете, что вы сейчас сказали? — Король вдруг перешел на официальный тон и даже выпрямил спину.

— Понимаю, — сказала Марика, опустив глаза.

— Вам не кажется, что это недостойно и говорить тут не о чем? — спросил король громче.

— Нет, не кажется! — сказала Марика.

— Не будете ли вы так любезны немедленно выбросить эти мысли из головы? — закричал король, соскочил с кресла и прямо босиком зашагал по комнате.

— Нет, не буду! — уверенно сказала Марика.

— Ах так, значит? — Король комкал края мантии. — Значит, вот тааак?

Марика молчала.

— Подите вон, дочь моя! — Король топнул босой ногой и скривился от боли. — И извольте пообещать, что завтра же вы забудете все эти глупости!

— Нет! — громко сказала Марика. — Нет, нет и нет!

Она повернулась, медленно вышла из комнаты, плотно притворив за собой дверь, и только тогда дала волю слезам.

Король какое-то время постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом забрался в кресло и пошевелил пальцами ног.

— Дочь своего отца! — сказал он восхищенно и взял со столика бокал с морсом.

Примерно через две недели после того, как Вольский оказался в больнице, ему стало легче. Вернее, он убедил себя в том, что ему становится легче: маленькие круглые таблетки, которые он два раза в день запивал теплой водой из прозрачного пластикового стаканчика, должны были действовать. К тому же в свободное от приема таблеток время он лежал на чуть поскрипывавшей пружинами железной кровати и, так как было лето, вдыхал запах зеленой листвы, доносившийся из распахнутого окна. Утром его щекотал луч солнца, вечером он считал звезды, — на второй день пребывания в больнице Вольский попросил как-то закрепить или вообще снять занавески, которые, летая крыльями на сквозняке, выводили из себя, и их закрутили с одной стороны вокруг батареи, а с другой тоже как-то завязали, Вольский внимания не обратил, но теперь занавески не мешали.

Теперь Вольскому вообще ничего не мешало. Он целыми днями лежал на кровати, иногда развлекая себя разгадыванием кроссвордов — никакого другого чтения в больнице не разрешали, опасаясь, что чтение может вызвать ненужные душевные переживания у пациентов. В первый день, когда его привезли, Вольский вырвался из рук двух ленивых, как толстые коты после блюдца сметаны, санитаров, схватил какую-то швабру и, размахивая ею, начал бегать по коридору и даже, ему рассказывали, что-то кричал — матом, угрожал кому-то, обещал свести счеты и показать, кто тут хозяин. Сейчас Вольский, лежа на кровати, удивлялся, откуда в нем вдруг проснулась такая агрессия, которой он раньше в себе не замечал. Он мало что помнил из того, первого дня, когда его привезли, но, с трудом вызывая в памяти свой приступ агрессии, начинал чувствовать что-то приятное. Ему, насколько он мог понять, понравилось находиться в том, агрессивном состоянии, но воспоминания были слишком размытыми, никакой конкретики.