Марина Воробьева - Тут и там: русские инородные сказки - 8

Дожидаясь очереди на заправке, он замер, наблюдая, как задумчиво приплясывают липы на ветру. Ловил отражения деревьев в окнах небольшой закусочной… Незаметно начали всплывать их первые десять лет с Сонией, отчаяние и скитания по клиникам, где врачи разводили руками, а за спинами многозначительно шептались: «Кисло, эту парочку можно только пожалеть, не видать им детей, затянули».

В те дни не унывал только друг Фаррыча, звонил обычно по ночам, когда Сония уже спала. Услышав тихий, робкий звонок, Фаррыч быстро, стараясь не шуметь, выскальзывал из кровати и, прихватив телефон, тенью, на цыпочках пробирался на кухню. Здесь, застыв у темного окна, из которого мерцала редкими огоньками ночь, он переминался босыми ногами на льду шершавого кафеля, морщился от впившихся в стопу крошек, но вскоре переставал замечать все вокруг, ловил только голос в трубке.

Ночью линия барахлила. Голос сдувало. Голос искажался до неузнаваемости, казался незнакомым. Иногда обладатель голоса рисовался Фаррычу тучным мужчиной с холеными белыми руками, с редкими рыжеватыми волосками на длинных красивых пальцах, которые внушительны и без массивных перстней. Иногда голос был так легок и певуч, как будто на том конце ускользала женская фигурка с густой гривой ржаных волос. Иногда в трубке шелестел ручей. Или тревожно, нетерпеливо курлыкали журавли. На холодном осеннем небе раздавался тоскливый грай улетающей стаи грачей. Потом среди обрывочного клекота и журчания проступал ласковый шепот, становились различимы слова. С улицы врывался едва уловимый морской ветерок; по рассеянности оказавшись вдали от морей, он дул и до слез дразнил дрожащего у окна. После вторжения ветерок норовил сдуть, развеять голос из трубки, который и так был легок и неуловим. Похоже, именно голос, заглушаемый треском помех, стуком далеких клавиш и надрывами гудков, прозрачный этот голос, удаляясь, обретая силу и вновь исчезая, пах морем, чем-то прибрежным, был влажен, пенист и чист. Сдуваемый, внушал надежду: «Пробьемся, дружище, поверь».

Утром, когда Фаррыч задумчиво разглядывал облака, казалось, что он не более чем озадачен погодой предстоящего дня, но, заставляя жену поскорей спрятать глаза в чашку кофе, невпопад проговаривался: «Ну верю, и что с того?»

Этот неуемный друг, тревожащий сон Фаррыча, загорался поболтать именно в ночное время, видимо, в темноте ветер приносил от далеких морей бодрость и беспокойство. Когда-то давно ночными беседами друг убедил Фаррыча-мальчишку уйти из дому. И затащил в этот город. Обещал, что тут ждет его девушка, стоит в арке старинного здания, вглядывается в нескончаемый дождь и ждет. На второй же день в незнакомом еще, тревожном городе, где все спешат, где пыль, а редкие деревца кажутся чахлыми, разразился ливень. Среди потоков бурливой реки, что неслась по улице, увлекая машины плыть сквозь завесу тяжелых столбов воды, среди луж в сумраке арки стояла Сония, стараясь прижаться к стене, чтобы крупные брызги дождя не достали ее. В мокром плащике, без зонта, дрожала она, и хлесткие руки дождя тянулись к ней. Познакомился Фаррыч от удивления, а вовсе не из желания проверить предсказанное, нет, верил, что друг намного значительнее, знал, что сам — не более чем прах и пепел. Потом десять лет они скитались по клиникам в поисках невозможного. И Фаррыч в глубине души сомневался, сетовал и раскисал от уныния: «Ну что хорошего можно встретить в дожде». Соседи дружно жалели их одинокую старость: что может быть хуже, когда она приближается и не медлит.

А друг звонил и в тишине ночного города успокаивал Фаррыча, шепотом нагонял сладостное видение ветвящегося древа, бесчисленные ветки которого на глазах крепли и множились, разрастаясь от случайного ростка — Фаррыча, что дрожит, прижимая телефонную трубку покрепче к уху, стараясь ничего не упустить. Ему так хотелось верить, он мечтательно упускал взгляд в темное окно, а в трубке друг голосом Джугашвили горячо, как тост, произносил: «Хорошего человека должно быть много — взгляни на небо, сосчитай звезды, если сможешь, столько будет у тебя потомков». Фаррыч чувствовал, что подобные утешения на ребенка рассчитаны, но как они заражали надеждой, как окрыляли!..

Следующий овощной магазинчик находится в двух кварталах от заправки. Но именно сегодня угораздило приехать в перерыв. Продавщицы и грузчик даже не посмотрели в сторону Фаррыча, потягивая незамысловатый обед из кружек. Фаррыч, без интереса наблюдая за прохожими, вполуха слушал радио, перед финалом подводили итоги чемпионата по футболу, разные прохожие, даже никогда в жизни не видевшие мяча вблизи, предсказывали, кто, по их мнению, получит золото. Давненько не гонял мяча и Фаррыч, он сидел в раскаленной кабине, ждал до грех, когда наконец закончатся обед и какой-то дурацкий спор, пугающий громкими вскриками, раздражающий ржанием, чавканьем грузчика и более робкими, задыхающимися смешками продавщиц. Он нервничал, ведь надо объехать еще три точки. Всегда нервничаешь, когда время ограниченно и необходимо успеть. Почти восемнадцать лет назад он и Сония отчаялись, ей было под сорок, и дни рождения она, стесняясь и сожалея, перестала справлять. Тогда все чаще Сония начала пропадать на целый день и появлялась лишь к позднему вечеру, чтобы избежать бесконечных слезных разговоров и не чувствовать тяжести и тишины, которые были разлиты по комнатам, удручая и сжимая сердце уже в дверях. После она не раз тактично, но все же упрекала мужа, что в те дни он жил где-то далеко, безмятежный и одинокий. Что говорить, только ожиданием ночных звонков он и жил в то время. Ночью не спал, вслушивался в тишину. Ждал так чутко, что иногда улавливал даже тревожные ночные звонки из окон соседних домов. Смотрел на спящую Сонию и, обращаясь к своему далекому другу, молил шепотом: «Помоги моему неверию».

В одну мартовскую ночь, выслушивая тишину, Фаррыч растерянно рванул на себя форточку и позволил ветру ворваться в дом. Ветер хлестнул лицо влажной прохладой, а утром в комнатах пахло водорослями, морем, словно кто-то приближался, шурша по прибрежному песку и ракушкам. Запах прибоя сквозил по квартире всего несколько дней. Зато в тот же год в сентябре у них родился долгожданный сын. Осенней ночью ветер сверкнул чешуей и прошептал в форточку: «Вот видишь, а ты не очень-то верил».

С тех пор ночной утешитель стал напоминать о себе реже. Их разговоры большей частью касались отвлеченно-философских тем. По ночам, пока Сония качала хнычущего Айзека, Фаррыч на кухне выслушивал долгие мечтательные монолога друга о вечности, о нехватке покоя. Или кроткие, возможно хмельные, исповеди вселенского одиночества и бесконечно холостяцкого существования. В последнее время друг стал немного чужим, остепенился и отдалился. Звонил реже и начинал чаще с упрека. Или холодно, настоятельным тоном давал советы. Взял какую-то начальствующую, высокомерную манеру разговора, язвил и был жесток в оценках.