Александр Кашанский - Антихрист

— На какую сумму? — спросил Давид, не поднимая глаз.

— На такую, чтобы можно было что-то изменить в этом мире. У кого есть вопросы ко мне? — спросил Зильберт.

— Зильберт, — наконец прервал молчание совершенно седой мужчина с красными глазами, — тебе не кажется, что ты впервые в жизни поторопился, принимая решение? Уйдут деньги, уйдет и власть, но никаких денег не хватит на то, чтобы переделать человечество. Мы ведь никогда не ставили задачу помогать всем. У тебя есть свой народ, который нуждается в помощи.

Зильберт уставился на говорящего пристальным, тяжелым взглядом.

— Вчера я тоже так думал, а сегодня думаю иначе.

— Я прошу тебя, Зильберт, подумай еще.

Зильберт покачал головой.

— Нет ни смысла, ни времени думать над этим еще. Почему? Потому что может не быть этого завтра. Если нет других вопросов, я оставлю вас. По всем прочим вопросам повестки дня я подпишу любое ваше решение.

Сказав это, Зильберт встал. «То, что я сказал сейчас, — правильно. Нельзя дать победить злу. Надо свергнуть с пьедестала золотого тельца, иначе мы все погибнем: и евреи, и неевреи. А все-таки — как хорошо иметь власть! Нет, не зря я всю жизнь шел к этому». Попрощавшись, Зильберт вышел из зала. Когда он закрыл за собой дверь, у него опять сильно кольнуло сердце, так сильно, что он от боли сжал зубы и закрыл глаза. Когда он их открыл, то обнаружил себя сидящим в своем кабинете. Перед ним в креслах сидели Иван и Сатана.

— Вы еще здесь? — удивился Зильберт и, обращаясь к Сатане, добавил: — Ты опоздал, Сатана. Главное решение своей жизни я принял без твоей помощи.

Сатана закинул ногу за ногу, откинулся на спинку кресла и потом, стукнув пальцами по колену, ответил:

— Главное решение своей жизни, уважаемый Зильберт, ты еще не принял, но должен принять.

Зильберт повернул голову и, глядя на Ивана, сказал:

— Я слишком стар, видимо, дни мои сочтены. Уходи, Иван, дай мне дожить их спокойно. Согласен, ты доказал мне, что ты — не простой человек, впрочем, мои коллеги говорили это и раньше. Они говорили мне о том, что сделанное тобой, и тем более то, на что ты замахнулся, никому не под силу, поэтому тебе помогли — либо Дьявол, либо Бог…

— Либо тот и другой, — прервал Зильберта Иван. Но тот продолжал говорить, не обратив на реплику Ивана никакого внимания.

— Сегодня я принял хорошее решение. Я не мнителен, не суеверен, и то, что я решил, вытекает только из моего глубокого убеждения, что власть надо употреблять во благо. — Зильберт откинулся на спинку кресла и закинул ногу за ногу, приняв такую же позу, как и Сатана. — Ну что, Иван, прощай. Иди своей дорогой. Живи как знаешь. Но я более ничего не могу для тебя сделать. — Зильберт встал, давая понять, что разговор закончен. «Нет ничто меня не свернет с избранного пути: ни Сатана, ни совет директоров, ни Иван», — подумал Зильберт и испытал чувство воодушевления — весьма редкое для него чувство.

Иван все это время находился в состоянии как бы легкого опьянения. Опьянения счастьем, то состояние даже можно определить словом — счастье. Так с ним бывало, когда он, измученный сомнениями и тяжелой работой, начинал делать то, что уже, без сомнения, вело его к намеченной цели. Иван взглянул на Сатану. Тот поймал его взгляд, встал и поднял вверх правую руку, ладонью к Зильберту.

— Зильберт, ты не сделал главного дела своей жизни. Оно заключается в том, чтобы передать свою власть Ивану…

В комнате воцарилось долгое молчание. Зильберт смотрел на Сатану, его лицо медленно менялось, превращаясь из живого человеческого лица в посмертную маску. Иван смотрел на Зильберта, а Сатана — на Ивана, лицо которого приняло сосредоточенное выражение, по лбу пролегла глубокая поперечная складка. «Вот оно — началось. Вот как это будет происходить. Теперь все ясно», — подумал Иван.

— Нет… — сказал Зильберт, точнее, он пошевелил губами, а не сказал, — никогда. — Никогда этого не будет.

Сатана медленно покачал головой и сказал:

— Сделай это, и я отпущу твою душу.

— Она тебе никогда не принадлежала и принадлежать не будет. «И сказал Господь сатане: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги» [11] Иов, 2:6.

Сатана криво улыбнулся, поднял брови и сказал:

— Это ты сказал. И это всего лишь слова.

— Я тебя не боюсь. Так же, как не боюсь и смерти. — Зильберт оперся на стол, несколько раз вздохнул, словно набираясь воздуха, и добавил: — Теперь не боюсь.

— Значит, ты более не хочешь влиять на события в мире? Я так могу понимать твои слова?

— Понимай как хочешь, только убирайся вон вместе с Иваном.

— Иван, пошли отсюда и займемся делом. Он не хочет — и это совершенно ничего не значит для нас, кроме того, что скоро будет новая хрустальная ночь, длиной в сорок лет.

Зильберт сел, точнее, упал в кресло. В его глазах Иван прочитал боль и ненависть.

— Что это ты имеешь в виду? Поясни…

— То же, что и ты, — ответил Сатана и остановился, взявшись рукой за ручку двери.

— Как? — выдавил из себя Зильберт.

— Ты знаешь, как. Ты ведь все это видел сам.

Зильберт сжал голову руками и закрыл глаза. Он увидел освещенную бликами пламени комнату. Горела входная дверь квартиры. Огонь пополз по занавеске. Квартира быстро наполнялась удушливым дымом.

— Беги на балкон, сынок, — услышал Зильберт голос матери из соседней комнаты. Зильберт отскочил от двери и повернулся. Мать вышла из комнаты. На ее голове была черная накидка. Большие прекрасные глаза матери были спокойны и печальны. Она поправила ему воротничок рубашки и погладила по голове. — Это всегда повторяется с нашим народом. Всегда… Постарайся добраться до французской границы. Но не задерживайся во Франции, сразу беги дальше — в Америку, в Нью-Йорк, к нашим родственникам.

— А ты, мама?

— Я останусь здесь, у могилы своего отца и твоего. Я не могу уехать, точнее — не хочу. Выходи на балкон, перелезь на крышу, как ты умел когда-то делать, и беги.

— Нет, мама, пошли вместе.

Зильберт подбежал к входной двери и распахнул ее. В квартиру ворвалось пламя. Вся лестничная площадка была в огне.

— Беги! — закричала мать. — Я приказываю тебе.

— Нет! — что было силы, отчаянно закричал Зильберт. Тут мать оттолкнула его и бросилась в огонь лестничной клетки. Зильберт увидел, как вспыхнули на ней, бегущей вниз по лестнице, одежда и волосы, он упал на пол, но тут же вскочил и, охваченный ужасом, бросился на балкон: «Спастись, спастись во что бы то ни стало. Я должен это сделать». В ту ночь эта мысль отпечаталась в его мозгу раскаленным клеймом — навсегда. Он выполз на четвереньках на балкон и, прячась за ящиками, украдкой посмотрел на улицу. По улице бегали штурмовики, размахивая металлическими прутьями, они кричали, смеялись и улюлюкали, издеваясь над выскакивающими из домов людьми. Вся улица, усеянная осколками битого стекла переливалась, как поток огненной лавы, отражая огни фонарей и красные языки пламени, которые уже начали вырываться из-под крыши.