Александр Кашанский - Антихрист

— Для этого я должен опубликовать Систему, а этого я не могу сделать.

— Почему?

— Потому что ею воспользуются. Ты — в первую очередь. И это только приблизит конец.

Зильберт долго молчал. «Он — сумасшедший. И к тому же не хочет делать ничего из того, что мне действительно от него надо. Но он что-то не договаривает».

— Прежде чем наступит конец, о котором ты говоришь, по христианской вере, должен прийти Предвестник. Не так ли, Иван? — на губах Зильберта промелькнула едва заметная усмешка.

— Антихрист? Да, я понял. В таком случае, — Иван сделал длинную паузу, — я и есть Антихрист.

Зильберт посмотрел на Ивана долгим взглядом. Иван уловил в нем высокомерное презрение, хотя, может быть, это ему и показалось.

— Ты — не еврей, поэтому не можешь быть Антихристом.

— А ты, Зильберт? А ты — не из колена ли Иуды? — Зильберт долго и пристально смотрел Ивану в глаза. «Вот до чего он додумался». — Зильберт усмехнулся про себя.

— Да, Иван. Да. Но мне, — Зильберт печально улыбнулся, — никогда и в голову не могло прийти такое. И, вообще-то, я в это не верю. Да и не могу, потому что я стопроцентный еврей. В чем все же смысл твоих предложений, Иван?

— Если у тебя, Зильберт, есть план в отношении устройства миропорядка, я готов помочь тебе его реализовать, у меня для этого есть нечто, чего нет у тебя. — Иван замолчал и посмотрел на Зильберта.

В комнате воцарилось долгое молчание. «У меня такое впечатление, что это когда-то уже со мной было. Или с кем-то из моих предков, — думал Зильберт, глядя на Ивана. — Его уверенность в себе безгранична. Кто бы мог подумать, что у него мания мессианства».

— Хорошо, — наконец заговорил Зильберт, — я готов поверить, что у тебя есть связь с Богом. Допустим. Я только должен хорошо понять одну вещь: почему ты так спокойно, не задавая никаких вопросов, соглашаешься установить в мире порядок, который мне кажется наилучшим. Неужели тебе все равно, какой это будет порядок?

— Равенство перед законом, демократия, права человека в основе общественного устройства. Не это ли идеальный порядок? — как само собой разумеющееся сказал Лван. — Не его ли ты и те, кто с тобой, исподволь устанавливаете, умно и скрытно манипулируя общественными институтами?

— Ты преувеличиваешь наши возможности, Иван. Далеко не все и не всегда получается так, как нам хочется.

— Ты властвовал тайно, но не пользовался этой властью в целях ограничения человеческой свободы, — Иван усмехнулся. — Ты медленно переделывал общественное сознание и создавал возможности управления людьми, которые не зависят от обстоятельств. Это твой метод. Поэтому я и считаю, что ты самый мудрый правитель. С каждым новым поколением возникают все те же самые проблемы, и люди решают их одинаково — одинаково плохо. Только такие, как ты, создают преемственность истинной власти. — Иван говорил все это, глядя в сторону. Наконец он сделал паузу и перевел взгляд на Зильберта и продолжил: — Разве я не точно описал модель общества, которую ты бы хотел построить? Я могу помочь сделать это.

«О, хитрый льстец!» — подумал Зильберт.

— Я бы не хотел особо распространяться на эту тему. Лучшее, чем бы ты мог мне помочь, это вдохнуть жизнь в Самаэля и передать его мне. Ты сам хочешь сидеть у его пульта, и вот здесь наши интересы расходятся. Я это не приемлю по двум причинам: во-первых, ты — человек, и поэтому я не согласен отдать тебе свою свободу, а ты ее хочешь ограничить. Ее я могу отдать только Богу — это я тебе говорю как гражданин того общества, в котором ты собираешься управлять при помощи своей теории и моей власти. Ты хочешь управлять мной, Иван, вот этого не будет никогда. И вот еще что… ты уже слишком много знаешь, и поэтому отпускать тебя просто так — уже поздно, Коль уж ты пришел сюда сам, ты должен здесь и остаться, ты должен отдать свою свободу мне. Понимаешь?

Иван смотрел на Зильберта и думал: «Каков, а? Какой человек! По крайней мере, он достаточно честен со мной».

— Слушай, Зильберт, неужели ты меня совсем не боишься?

— Я боюсь, что мне придется тебя уничтожить. Я бы этого не хотел. Но с тобой очень трудно, Иван. Судьба дала тебе столько и сразу, что почти не укладывается в голове: необыкновенный талант, физическое здоровье красивейшую женщину, а ты вместо того, чтобы пользоваться всем этим, где-то шляешься и жрешь наркотики с проституткой и несчастлив… Твоя проблема, Иван, в том что ты никого не любишь, более того, ты и не способен на это, да еще и не хочешь заниматься любимым делом. Так?

— Да, черт возьми, — наверное, так. И что с того? Ты спроси меня лучше — для чего мне нужна эта сделка, Зильберт?

— Нет, не спрошу. Ты помешан на ложной идее, Иван. Ты — не в себе. Ты — попросту сумасшедший. И в этом все дело. Поэтому я не могу принять твое предложение. Хочешь работать на меня — пожалуйста, работай. Но сам — сам ты действовать не должен, ты внесешь в общество смуту, ты везде, где будешь действовать, принесешь людям только несчастье, смущая их умы, как этот ваш Иисус… В чем ты видишь свое счастье, ответь?

— Ах, Зильберт, ты же проницательнейший из людей…

— Не льсти, Иван. Мне неприятно это слышать от тебя.

— Ты знаешь, в чем мое счастье: не любовь к людям или к Богу движет мной, а любовь к истине. Нет ничего на свете, чем бы я не мог пожертвовать ради свободы, необходимой для ее поиска, и счастье для меня — это удовлетворение собственного любопытства, всего лишь. Я задаю себе вопрос и ищу на него ответ, а когда я его нахожу — счастлив. Все остальное: власть, деньги, женщины и тысяча других радостей — меня не радует, я просто отдаю всему этому долг, потому что так надо, так принято, так устроен человек, ему должно все это нравиться. Должно, да, но уже проверил — все это не то.

— Так и занимайся же наукой! Наукой для людей. Ты же создан для этого.

— Не могу, Зильберт. Мне мешает именно то, что я создал: моя модель, моя Система, мое любимое и неповторимое творение. Заниматься дальше наукой — противоестественно, потому что там написано: «А далее — предел земным страстям…» — Иван развел руками. — Получается, что я познал истину, Зильберт, которая состоит в том, что моя жизнь — ключ, отпирающий врата иного мира, и то, что за теми вратами, — не так уж плохо, чтобы его бояться.

Иван почувствовал необычайный эмоциональный подъем. Это, видимо, объяснялось тем, что он нашел достойного слушателя, первый раз в жизни.

— Слушай, Зильберт, давай так: или ты убьешь меня сейчас, сделай это, я тебя прошу, или я сделаю так, что не я буду работать на тебя, а ты на меня — просто потому, что мне так хочется, а власти у меня для этого достаточно.

«Сумасшедший, — подумал Зильберт, — его нельзя выпускать отсюда».

— Ты не выйдешь отсюда, Иван. Ты должен умереть. Но не потому, что отказался на меня работать. Я ведь тебя отпустил тогда, когда ты отказался. А потому, что ты не способен выполнять никакие правила — не Божеские, ни человеческие. Такие люди не должны жить. Согласен?