Александр Кашанский - Антихрист

По плошали пронесся вздох. Потом опять воцарилась тишина. Иван молча смотрел в пустоту перед собой. Все ждали, что он будет говорить, а он запел:

— Аллилуйя, — подхватила площадь.

— Все — хватит, — сказал Иван и оказался вновь в том месте, где он был.

«Я решил пройти весь путь, предписанный Богом, за три года. Я — аномалия, такая же, как человеческая свобода от Бога, такая же, как Сатана… Единственное существо, которое я любил, оказалась моя собака. Где же причина того, что я стал таким, какой я есть? Не сразу же я такой родился. Бог не имеет причин, и воля Его не имеет причин. Но любое явление этого мира имеет причины, любые, кроме чуда… Что заставило меня встать на свой путь и идти по нему до конца? Какая несправедливость? Или, может быть, у этого есть какие-то другие причины? Если для меня нет отгадки в любви, может быть, она в ненависти? Лийил, Бог говорил: „Я Господь, Бог твой, Бог Ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня…“ [18] Исх., 20:5. Кто эти ненавидящие, которые толкнули меня на мой путь, Лийил?»

— …Ты мне еще расскажи, расскажи о своем мужцком счастье! Разве ты не знаешь, сволочь, кто ты такой есть?! — орал на Ивана какой-то красноносый мужик в расстегнутой гимнастерке и галифе. — Я тебе сейчас расскажу, что ты такое есть. Ты — дерьмо поганое, нет это не так, ты — ничто. Ты Россию продал за куль муки! Кулацкий прихвостень! Я тебя научу родину любить!

«Что это со мной, где это я? — думал Иван, лежа уткнувшись носом в песок и ничего не видя, кроме облезшего зеленого забора, обтянутого сверху колючей проволокой, и стоящего на его фоне, орущего и исступленно топающего ногами мужика в военной форме — ничего себе. Он ведь сейчас меня, кажется, убьет», — думал Иван, слушая матерные ругательства и вопли.

— Эй, Петруха, тащи сюда ведро с водой, я заставлю эту сволочь говорить. Он пожалеет сейчас, что появился на свет, — распалялся все более красноносый и со всей силы ударил Ивана ногой в живот. Иван скрючился от боли. «Странно, что это со мной, может, я слышу это все с того света?» — подумал Иван.

— Что ты мне принес, твою мать! — орал мужик.

— Воды, товарищ комиссар, — ответил чей-то юношеский голос.

— Я же тебе сказал: тащи табурет, твою мать… помощнички. Бегом…

Раздался удаляющийся топот ног.

Палач, так назвал Иван про себя красноносого мужика, отошел в сторону и закурил. Но тут же выплюнул папиросу и подбежал к Ивану. Он наклонился к нему и с мольбой в голосе, что было совершенно неожиданно, спросил:

— Ну скажи мне, очень прошу. Скажи, кто ты, откуда и зачем пришел в Березовку?

Иван будто бы не своими губами прошептал первое, что пришло в голову:

— Я протопоп Аввакум.

Палач взвыл, схватился за голову, потом вскочил и начал исступленно пинать Ивана тяжелыми коваными сапогами. Устав, палач умыл лицо и руки из принесенного ведра и, выплеснув на Ивана остатки воды, сказал:

— Петька, сажай его на табурет, теперь с ним можно начинать разговаривать.

Ивана попытались поднять, но этот Петька, видать, был парень малосильный и не справился, пришлось погнать еще за одним помощником. Этого звали Николаем. Вдвоем они посадили Ивана на табурет. Для палача принесли стул и поставили его напротив.

— Значит, ты — поп. Как, говоришь, зовут?

— Аввакум, — ответил Иван.

«Почему я здесь? Почему я назвался протопопом Аввакумом? — задавал себе вопрос Иван, глядя на раскрасневшуюся рожу палача. — Может быть, за этим забором скрывается тайна, объясняющая мое появление и причину Конца света?»

Одутловатое лицо палача было резко асимметричным и вызывало двойственное восприятие: то ли это было лицо спившегося русского интеллигента, то ли отупевшего от тяжелой и бессмысленной работы рабочего — оно менялось в зависимости от того, какой стороной палач поворачивался к Ивану.

Палач перевел дух, тяжело вздохнул и сказал помощнику:

— Петро, позови Мишку. Бегом.

Помощник ретиво ринулся исполнять приказание. Вскоре он и этот Мишка были здесь — бегом и запыхавшись. Палач посоловевшим взглядом окинул Мишку с ног до головы и сказал масленым голосом:

— Мишаня, сбегай к Анютке, — палач вытер нос рукавом и кашлянул, — и принеси водки… Четверть. И закусить. Сюда. Понял?

— Так точно, товарищ майор, — вздернулся по стойке смирно Мишаня.

— Двигай. — Палач перевел взгляд на Ивана. — Ну, протопоп, будешь говорить?

— О чем?

— Кто, откуда, зачем вел антисоветскую пропаганду в деревне? Кто тебя нанял?

Иван поднял глаза и стал смотреть на палача. Тот мигал, тер нос рукой, отворачивался, дергал головой. Ивану показалось, что под его взглядом палач как-то съежился, усох, синие круги под глазами увеличились, оттеняя красные веки. «Что-то мало в нем внушительности. Явно слабоват для избранной профессии», — подумал Иван.

Палач, неуклюже встрепенувшись, ноги уже не очень слушались его, подскочил к Ивану, приблизил вплотную свой мерзкий, кривой, влажный, источающий запах сивухи рот и прошептал:

— Тебе осталось жить недолго, протопоп, сейчас причаливает баржа, и я тебя отправлю туда, к своим, подыхать. Последний раз спрашиваю, кто тебя послал? Как твое имя?

Иван посмотрел на небо. Оно было затянуто низкими тучами, дул холодный ветер. На хилых кривых березах, которые росли за забором, только что распустились маленькие листочки, но почему-то ощущения весны и радости оттого, что начинается новый цикл жизни, не было. Этого яркого и особенного чувства, которое владело Иваном каждую весну, — не было. «Мрачное место, — подумал Иван, — под стать этой роже».

— Ну и хрен с тобой. Отправляй, — сказал Иван и презрительно — так, чтобы его отношение не вызывало у палача сомнения, добавил: — пьяная морда. Все равно дело, ради которого ты в этом лагере лютуешь, проиграет, и ты, и коммунизм твой — издохнете, и полвека не пройдет. Вашей закваски хватит только на четыре поколения. Так говорил Господь.

Палач внезапно успокоился, и в его лице Иван впервые увидел отблеск мысли.

— Издохнем? Нет, наше дело в России не издохнет никогда. Ты, протопоп, плохо знаешь Россию. Чтобы уничтожить наше дело, надо уничтожить Россию, а это никому не по зубам. Что там будет через полвека — кто знает, а то, что мы вырвем с корнем вашу заразу — тебя и тебе подобных, — это я тебе обещаю. Мне для этого и жизни не жалко — ни твоей, ни своей. Хоть и тяжко мне это, потому и пью… Когда я уйду, будет иная Россия. Иная… где таким вот сволочам, как ты, места не будет.

— Да? — перебил его Иван.

— Да, — с отстраненным видом, глядя вдаль, сказал палач. — И будущее за нами. А я его в этом лагере творю…