Александр Кашанский - Антихрист

— Император, я не уверен, что искусство помогает исправлять дурные нравы.

— Я мог бы согласиться с тобой, Иван, если бы речь шла об искусстве вообще, но ведь я говорил о моем искусстве. Оно божественно — это общеизвестно. Если ты сомневаешься в этом, я могу спеть прямо сейчас и тем развеять твои сомнения.

Не дожидаясь ответа, Нерон встал и запел. Голос его был довольно слаб, хотя владел он им хорошо. Нерон пел как показалось Ивану, очень долго. Когда он закончил, все начали аплодировать. Иван, оглядевшись по сторонам, тоже зааплодировал.

— Ну как? — спросил Нерон. Иван посмотрел на Нерона и был очень удивлен тем, что и выражение лица, и голос Нерона разительным образом изменились. Он буквально заискивающе смотрел на Ивана, ожидая его оценки. «Ах ты, гнусное отродье, — подумал Иван. — Скажи тебе правду, тут же башку прикажешь снести».

— Божественно, император. Твое пение — божественно, — сказал Иван. Нерон едва заметно выдохнул, видимо, слова Ивана принесли ему облегчение.

— Вы слышали, — обратился он к публике, — и варвар оценил мое искусство! — Выражение лица Нерона вдруг резко изменилось и выразило смертельную скуку. — Скучно, Сенека. А ты, Сенека, еще более нагоняешь на меня тоску своим унылым видом. Иван, скажи, может ли философ скучать в присутствии императора? Давай накажем его за это.

«Боже мой, этот человек воистину творит все, что захочет, как и я. Но чего же он все-таки хочет? — подумал Иван. — И, похоже, он ведь ненамного старше меня».

— Император, как ты пожелаешь, — ответил Иван и добавил: — Но могу ли я задать тебе один вопрос? Он сжигает мое воображение.

— Да? Хорошо, спрашивай.

— Чего ты хочешь в жизни? Точнее, чего ты хочешь получить от жизни?

— О, Сенека, ты слышишь?! Вот Иван — истинный философ. Вот он, а не ты достоин того, чтобы быть рядом со мной, а ты удалишься в ссылку, потому что ты, Сенека, старый и занудный лицемер, как и все стоики. Ты, Сенека, за всю свою жизнь и не поинтересовался, чего же я все же хочу, а имел смелость меня воспитывать. Ты льстец, старый, трусливый придворный льстец. Чего я хочу? — Нерон задумался, то и дело бросая взгляд на присутствующих. В зале воцарилась мертвая тишина. Гости даже перестали жевать. Чего я хочу в жизни? Я ведь поэт, Иван. Я хочу, чтобы моя жизнь была, как поэма, повествующая о подвиге великого героя. И этот герой — я. Но ты посмотри на этих людей, разве они могут, разве способны они оценить меня? Перед кем я буду петь эту поэму, которая есть моя жизнь? Какая аудитория, такое и исполнение. Они, эти лжецы и лицемеры, говорят, что я правлю ими, нет, Иван, — это они правят мной. Их дурной вкус, их похотливые жены и дочери, их развратная, скупая натура. Чего я хочу? О, боги! Хочу одного — не видеть этих скучных физиономий, хочу скрыться от них куда-нибудь на край света, чтобы там в тиши доживать свой век. — Иван увидел, что у Нерона на глазах навернулись слезы, его затрясло, но это было лишь несколько мгновений, потом глаза Нерона хищно блеснули. — Лучше, много лучше быть диким зверем, когда этого хочется, чем подавлять свое желание, а то, Иван, будешь таким же, как Сенека, разрази его гром. Эй, Домиций, приготовь мою шкуру и жертвы. Прочь отсюда все.

Все поднялись из-за стола, и Иван тоже старался не отставать, хотя ему очень хотелось остаться и посмотреть, что же будет. Публика покинула зал и стала расходиться. К Ивану подошли двое: тот человек, что сопровождал его ранее, и Сенека. В их глазах Иван увидел холодное высокомерие и неприязнь.

— Иван, я хочу, чтобы ты посмотрел, что делает сейчас наш император, — сказал Сенека.

— Но почему ты этого хочешь, и зачем я должен на него смотреть?

— Я старый человек. Я знаю, дни мои сочтены. И у меня есть свои счеты с императором и определенные обязательства перед своей совестью. Ты сегодня потряс воображение не только нашего императора, но и мое. Вы с ним очень похожи.

— Чем же? — не скрывая своего удивления, спросил Иван.

— Деятельной убежденностью в своей правоте. Скажи, тебя хоть на миг посетило сомнение в том, что ты совершаешь безнравственный поступок, убивая безоружных?

Иван задумался.

— Пожалуй, нет. Я вообще ни о чем тогда не думал.

— Он тоже никогда ни о чем не думает, кроме того, как он выглядит перед публикой. Сегодня, Иван, с твоим участием мне был подписан смертный приговор.

— Сенека, я не чувствую своей вины.

— Я не удивляюсь. Ты изменил бы самому себе, если ты чувствовал свою вину. Пойдем, посмотришь на нашего° императора, и я вместе с тобой — в последний раз.

Иван пошел вслед за Сенекой, за ним неотступно следовали трое солдат. Они поднялись по лестнице на балкон, с которого был хорошо виден огромный зал, точнее не зал, крыши над ним не было, а площадь. На этой площади стояли столбы, к ним были привязаны обнаженные мужчины и женщины, привязаны так: левые рука и нога — к одному столбу, правые — к другому. Они как бы были распяты, стоя на полу. По арене на четвереньках бегал человек, одетый в тигровую шкуру. Он кусал людей, царапал их ногтями, рычал. Потом он стал насиловать женщину, причем делал это самым жестоким образом, издеваясь над жертвой. Это был Нерон. Иван сумел разглядеть его лицо, скрытое под звериной маской. «Каковы боги, таков и народ, каков народ, таков и его правитель», — подумал Иван. И Сенека, будто бы подтверждая его мысль, сказал:

— Это мой воспитанник. Он прав в одном: каков народ, таков и правитель. Рим обречен. Пороки погубят его.

— Сенека, что, по-твоему, есть истина? — спросил Иван. Голос его был серьезен.

— Эх, если бы я знал, что есть истина. Ответственность перед народом, долг общего дела? Но народ сегодня развращен, он хочет только хлеба, зрелищ и хорошего императора. Ответственность перед императором? Он — только человек. Может быть, боги-они объединяют вселенную и человека своей волей. Может быть, слияние с этой волей-есть истина? Нет, не могу себя заставить проникнуться этим чувством. Мне это не дано… Ответственность перед своей совестью, в которой сосредоточена нравственность поколений лучших граждан нашей великой республики, — может быть, это. Иван, скажу тебе одно: истина — это ответственность. Думаю, не так уж далеко от нее иудеи, чей бог сказал, что надо делать лишь то, что не причинит другому вреда, хотя и с этим не могу согласиться. Жить по этому принципу — значит потерять армию и государство. Это предательство всех лучших наших традиций. Прощай, Иван. — Сенека пододвинулся к Ивану и тихо добавил: — Если хочешь жить, будь бдителен, полагаю, тебе не простят благоволение к тебе императора. Беги отсюда.

Сказав это, Сенека повернулся и удалился, шаркая сандалиями по полированному мозаичному полу.

Иван повернулся и увидел, что солдаты стоят рядом, держась за мечи и не сводя с него взглядов.