Альфред Кубин - Другая сторона

— Кто это? — крикнул чей-то голос. — Кто?

— Готхельф Флаттих, сильный Готхельф! Осторожно! Берегитесь!

Обнаженный по пояс чернокожий великан прокладывал себе дорогу через толпу. Люди, ворча, расступались перед негром, который был выше их всех на добрых полторы головы. Он был привлечен криками и стрельбой и с одного взгляда оценил опасность, в которой оказался американец.

— Не трогать его! — гремел Готхельф, угрожающе размахивая железным ломом. Белки глаз гневно вращались на его черном лице. Всех, кто оказался вблизи, он поверг наземь и тем спас жизнь своему прежнему благодетелю.

Толпа собралась перед архивом. Распахнулись обе створки главных ворот, из них вышел его превосходительство в сопровождении небольшой свиты. Этот важный господин был облачен в расшитую золотом парадную форму со всеми орденами и в походный шлем, украшенный перьями. Издали он походил на райскую птицу. Он поднялся на невысокую, наспех сколоченную трибуну. Народ умолк.

— Господа, вы вероятно, заметили, что мы живем в необычное время. Этому должен быть положен предел; порядок будет восстановлен. Власти желают видеть своих подданых счастливыми. Наш высочайший повелитель решил объявить амнистию за все преступления и провинности. Я получил приказ уже сегодня открыть ворота нашей государственной тюрьмы — Вассербурга!

— Уже давно сделано! — издевательским тоном крикнули в ответ. — Мы их сами освободили! — с хохотом орала чернь.

Тюрьма находилась в одном дне пути ниже по течению реки на скалистом острове, неподалеку от городка Белламонте.

Остаток речи его превосходительства потонул в общем гвалте — высокородный оратор только непрерывно открывал и закрывал рот. Наконец он убедился в бесплодности своих попыток усмирить толпу, откланялся и хотел было покинуть трибуну. Но едва его превосходительство повернулся, как со всех сторон раздался оглушительный хохот: у штанов с золотыми лампасами отвалилась тыльная часть. «Странно — чему так радуется народ?» — подумал он.

Внезапно прогремел взрыв — пыль, дым… Многие повалились на землю, контуженные или убитые. Никто так и не узнал, откуда была брошена бомба. Мертвых и тяжелораненых уносили на носилках, горожане с ужасом провожали взглядом кровавые ноши, которые тащили мимо них длинными вереницами.

Его превосходительству оторвало обе ноги; стальной осколок, попавший ему в живот, послужил причиной его смерти.

Я ничего не знал об этих событиях, так как в этот час бродил по кладбищу. Обеспокоенный слухами о надругательствах над могилами, я хотел проведать место упокоения моей жены. Холмик не был поврежден, но маленький железный крест насквозь проела ржавчина.

Вдалеке я разглядел свежие массовые захоронения — мертвых теперь зарывали на скорую руку, не глубже чем на четыре фута. Поднимающиеся из-под земли миазмы не могли не приманивать волков, одичалых псов и шакалов, которые рылись в свеженасыпанной мягкой земле и во время этого занятия могли служить удобной мишенью для охотников. Я был бы очень удивлен, если бы темная горбатая тварь, замеченная мною за мраморными глыбами взломанного склепа семьи Блюменштихов и испустившая хохочущий вой, оказалась не гиеной. Свинцовое небо нависало над кладбищем. Растоптанные бессмертники, ветки и увядшие венки усиливали гнетущую тоскливость этого места.

Меня знобило, так как я давно уже забыл, что такое теплая постель.

И тут мне вспомнилось, как недавно я прочел объявление о том, что в полицейских участках бездомным выдают одеяла. Один такой участок был пристроен к кладбищенскому моргу, соединяясь с ним коридором. Я побрел туда, печально опустив голову. Я испытывал легкое головокружение, сопровождавшееся странным ощущением, будто я ступаю по упругой массе — мху, сену или костре. Кипарисы, казалось, расступались передо мной; за тускло поблескивающими надгробиями я разглядел низенькое здание из грубо отесанного кирпича. Над открытой стеклянной дверью виднелась надпись: «Полицейский участок».

Помещение, в которое я вступил, было обставлено более чем скудно. Большие квадратные окна располагались на уровне головы; сквозь матовые стекла едва просачивался свет.

На выщербленных стенах висели официальные распоряжения в узких черных рамках; на задней стене над запертой дверью я увидел портрет Людвига II Баварского. С высокого выбеленного потолка свисали примитивные четырехугольные газовые рожки. А еще в комнате находился длинный грязный стол, на котором лежало нечто ужасное: раздутое короткое тело в расшитом золотом и запачканном кровью мундире. Оно было совершенно окоченевшим. Ноги отсутствовали по колено; пустые штанины были завязаны узлом.

«Это король Баварии», — мелькнуло у меня в голове, и отныне я был уже твердо убежден в этом. Его жиденькая темная эспаньолка торчала кверху; я не осмеливался рассмотреть его распухшее лицо с более близкого расстояния, так как знал, что его коварные глаза продолжают жить и следят за каждым моим движением — а такими взглядами я уже был сыт по горло.

Через стеклянную дверь справа от меня падала косая полоска света.

«Наверное, тут есть кто-то из служащих?» — подумал я и повернул голову к двери. И тут же с ужасом отпрянул назад, ибо моему взору предстало длинное узкое помещение, в котором были навалены сотни трупов. Они лежали в серых холщовых метках, завязанных под горлом, так что снаружи торчали только головы; у большинства были позеленевшие лица с оскаленными в зловещей улыбке зубами; многие походили на высохшие мумии с подернутыми поволокой, расплющенными глазными яблоками; некоторые были упакованы с головой и снабжены бирками с адресами. Выступающие колени и локти позволяли предположить, что мертвецы находятся в жутко искривленных позах. На задней стене этого магазина трупов висела табличка с крупной надписью:

Зал для скоропостижно скончавшихся.

Делая большой крюк вокруг Людвига II, я собирался выйти на открытый воздух, как вдруг меня осенило, что человеческий обрубок в шитой золотом униформе — вовсе не король Баварии, а наш регирунгспрезидент «Я знаю тайну, — сказал я себе, — и никому ее не открою. Возможно, это все-таки король Баварии».

Мое внимание привлекло меланхоличное карканье ворон. Птицы сидели длинными рядами впритык друг к другу на крыше кирпичного завода. Время от времени они срывались с места целыми взводами и выполняли в воздухе сложнейшие маневры. В небе над рекой еще стояло зарево от догорающей мельницы.

Тут меня чуть не сшиб с ног голый мужчина, несшийся сломя голову. За ним гналась целая стая собак! В метре от меня он резко свернул и стал вскарабкиваться на дерево, торчавшее как голая метла. На нем были только лаковые ботинки и тюрбан из газетной бумаги. С удивительной силой и ловкостью, какие трудно было заподозрить в этом изможденном теле, он цеплялся за сучья липы и, несмотря на какой-то предмет, который он упорно тащил за собой, взбирался все выше и выше, словно обезьяна. Предмет, который был так ему дорог, постоянно запутывался в мелких ветках, и он с комично серьезным видом каждый раз пытался высвободить его. Четвероногие преследователи окружили дерево и злобно гавкали на беглеца, как на кошку.