Нил Шустерман - Мир обретённый

В момент детонации Алли стала настоящей эгоисткой — она вцепилась в Майки всей силой своей воли и не пускала его в свет. Но Майки знал — ему не удастся долго сопротивляться.

— Пожалуйста, не уходи! — шептала Алли ему на ухо.

— Я и не хочу уходить, — шептал в ответ Майки, — но время пришло.

Им хотелось застыть навечно, держа друг друга в объятиях, и, словно в ответ на их мольбы, свет сделал им драгоценный подарок. Он растянул междумирное мгновение так, что Алли и Майки оно показалось длиной в целую жизнь. Напряжённую. Полнокровную. Завершённую. И когда бесконечное мгновение прошло, Майки поцеловал Алли в последний раз и отпустил её. Он растворился в вечности, оставив ей четыре слова, которые она никогда не забудет:

— Я буду ждать тебя!

И, наконец, в момент детонации последний шоколад оставил Ника. Юноша широко раскинул руки и ждал, ждал, ждал, но... ничего не произошло. Свет не был готов принять его, и он сам ещё не был готов уйти.

Когда все души, желающие завершить своё путешествие, ушли, туннель схлопнулся, и свет погас. Кларенс стоял посреди Граунд Зеро, протянув одну руку к статуе, которой больше не существовало, а другую всё так же твёрдо держа там, где ещё несколько мгновений назад висела бомба.

Бешеный ураган улёгся, истаяв так же быстро, как и набрал силу. Кларенс ощущал теперь то, чего не было раньше — равновесие обоих миров, и понял: его миссия завершилась успехом. Он понял это не только сердцем: его левая рука теперь ничего не чувствовала, левое ухо не слышало, а левый глаз не видел. Он больше не был шрамодухом, а стал просто человеком со шрамами, напоминавшими о спасённых им жизнях. Он мог теперь видеть, слышать и осязать лишь живой мир; и Кларенс улыбался, потому что так оно и должно быть. Единственное, о чём он сожалел — это что не успел попрощаться.

Кларенс покинул Тринити с решением навести порядок в том хаосе, который он сам сотворил из своей жизни. Если ему удалось спасти один мир от разрушения, а другой от диктатуры, то уж разобраться с самим собой будет проще пареной репы.

Мэри знала, что произошло. Тёмные силы подступили и забрали у неё всех детей. Она с вызовом смотрела во влекущий свет, и когда тот отступил, она осталась одна. Но, как выяснилось, не совсем.

— Здравствуй, Мэри.

Она обернулась и увидела Ника. В нём больше не было ни следа шоколада, даже того маленького пятнышка, с которого всё началось. Мэри очень хотелось возненавидеть его, и не только его — всех их, но у неё не было на это сил.

— Оставь меня в покое, — сказала она и завесила лицо своими медными волосами, лишь бы не видеть Ника.

— Как ты думаешь, почему свет не принимает нас? — спросил он.

— Он звал меня, — призналась Мэри, кивнув на прикованную к дверце автомобиля руку. — Я отказалась идти.

Ник поискал глазами, нашёл валяющийся на земле ключ, присел около Мэри и снял с неё наручники.

— Я так долго любил тебя, — сказал он, — несмотря на всё то плохое, что происходило между нами. Как ты думаешь, почему?

— Я не стану отвечать на твои вопросы, Ник. У меня нет ответов.

— Тогда я сам скажу тебе, почему. Потому что ты позволила мне увидеть себя такой, какой ты могла бы быть. Не такой, какой ты была или какой стала, а совсем, совсем другой. Это значит, что та Мэри, которую я любил, в некотором смысле ещё не родилась. Но, возможно, она родится сейчас.

Мэри взглянула на него и ощутила болезненный укол любви — любви, которая мучила её так долго. Она не могла справиться с этим безжалостным чувством одна.

— Я хочу поговорить со своим братом, — сказала она. — Я хочу поговорить с Майки.

— Майки ушёл, — произнёс голос за спиной Ника.

Там стояла Алли. Джикс тоже был там, вокруг него сгрудились скинджекеры. Все они слышали слова Ника и смотрели теперь на Мэри со смешанным выражением опасения и жалости. Она попыталась дотянуться до них своими световыми щупальцами, но из этого ничего не вышло: её способность увлекать за собой, превратившаяся в некую мистическую силу, полностью пропала. Свет украл её. Послесвечение Мэри померкло и ничем не отличалось от всех прочих.

Тут заговорил Подлиза, забыв даже поднять по обычаю руку:

— Простите, мисс Мэри, но я больше на вас не работаю.

Судя по выражению их лиц, Подлиза говорил от имени всех. Мэри повернулась к Нику, который терпеливо ждал, чем она ответит на его предложение.

— Тебе больше не нужно быть Мэри Хайтауэр, — произнёс он. — Ты можешь стать Меган МакГилл. Всё, что для этого нужно — это признать, что ты была неправа.

Мэри ничего не ответила — ей нечего было сказать. Для неё выбор был ясен.

— Благодарю тебя, Ник, — промолвила она и поцеловала его. Она позволила себе насладиться этим мгновением, запечатлеть его в своей памяти. Затем повернулась и пошла к краю пятна, к тому месту, где стоял старый голубой холодильник. Мэри толкнула его, и тот упал на живой песок. Теперь он и в самом деле напоминал саркофаг. Впервые она заметила название фирмы-производителя на дверце: Вестинхауз. Мэри едва не рассмеялась при мысли о том, что это, пожалуй, и есть тот самый «вест» [52] West — запад (англ.) , к которому её тянуло с такой неодолимой силой. Она рванула ручку и открыла дверцу.

— Мэри, не надо! — воскликнул Ник.

Но Алли схватила его за рукав.

— Не вмешивайся. Это её выбор.

У Мэри было мало времени — холодильник уже начал тонуть. Она бросила последний взгляд на Междумир, в котором чуть было не стала полноправной хозяйкой, а потом ступила в тесное, вызывающее клаустрофобию пространство и улеглась на бок, подтянув колени к груди.

«Всё, что нужно — это признать, что ты была неправа».

Нет, для Мэри Хайтауэр это предложение было неприемлемо. Если ей не суждено остаться в мире, для которого лишь она одна служила бы эталоном правоты, то лучше ей вообще в этом мире не быть. Она гораздо охотнее создаст свой собственный — мир только для одного духа. Последним актом Мэри Хайтауэр в качестве гражданина Междумира стало закрытие двери холодильника. Она услышала отчётливый щелчок и погрузилась в темноту и одиночество, в которых ей предстоит пребывать до конца времён.

Ник мог бы броситься за ней и вытащить из саркофага, пока ещё не поздно, но... Алли была абсолютно права. Мэри сделала свой выбор. Остальные присутствующие при этой сцене повернулись спиной и собрались уходить, но Ник с внезапной яростью накинулся на них:

— Нет! — вскричал он, едва сдерживая слёзы. — Мы должны смотреть на это! Мы обязаны почтить её хотя бы тем, что будем смотреть, как она уходит!

Они все стояли вокруг саркофага и наблюдали, как он медленно погружается в почву, пока он совсем не исчез под песками пустыни на своём долгом одиноком пути в незыблемые объятия Земли.