Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

Александр выключил телевизор: остальное его мало занимало. Однако из соседнего коттеджа доносился голос диктора. Запрещаются внебрачные связи, запрещается вторичный брак… Не забыта была даже такая мелочь, как зеркала. Во время разгула девичьих маршей было побито множество зеркал, и теперь, дабы не поощрять страсть к самолюбованию, количество зеркал сокращалось до гигиенического минимума.

Долго бродил Александр по парку Центра, слушая, как везде ликуют завоевательницы нового закона. Звезды, его любимые звезды были далеко, и хотя он надеялся непременно подняться в космос, сейчас эта давняя мечта казалась пустой, бессмысленной, потому что даже на земле ему было отказано в счастье.

Александр вышел к административному корпусу — и здесь шла победная вакханалия. На освещенной площадке в ритуальном экстазе раскачивались девичьи фигуры. Он отыскал Марию по белой повязке на лбу. Такие носили самые ярые активистки. В центре повязки красовалось сердце; две жирные черты крест-накрест перечеркивали его. Полчаса пришлось ждать в тени. Александр предусмотрительно не выходил на свет. Наконец Мария подняла руки и хлопнула три раза. Девушки потянулись к своим коттеджам.

— Мария! — обнаружил себя Александр.

Подруги испытывающе ждали, как она поступит.

— Ты из типографии? По поводу завтрашнего воззвания? — нашлась она и распорядилась: — Идите, а то он боится. Я догоню.

Девушки повиновались. Она подошла, как охотник к заарканенной жертве, — готовая добить. От нее пахло потом молодого чистого тела, азартно блестели глаза. Под незастегнутой курткой не было никакой другой одежды: она могла позволить себе и такое. Но Александр поборол смущение и начал с приготовленной фразы:

— Мария, ты хозяйка своему слову? Если ты помнишь, между нами была договоренность…

— Ты отстал от жизни, — с уличной развязностью процедила она. — Есть новый закон. Я много сделала для его появления!

— Я знаю. Но закон вступит в силу через месяц. А тебе вот-вот восемнадцать. Мы можем успеть! Нас никто не упрекнет, ведь мы договорились давно!

Она натянула повязку чуть ли не на глаза и смотрела на него, задрав голову.

— Мария, ты просто боишься своей компании! Опасаешься, что они растерзают тебя!.. Мария, я обо всем подумал! Мы уедем в другое место, там никто не будет знать о твоей повязке!

— Такой повязки удостаивается одна из трех тысяч! Тебе никогда не понять, что такое борьба!

— Очнись, неразумная! Скоро всех вас разгонят по углам и выделят благопристойных мужей!

— Молчать! — рявкнула она и коротко ударила его в скулу. — Одно мое слово, и тебя разнесут на молекулы!

— Мне жаль тебя, — сплюнул он кровь. И уже вслед выкрикнул умоляюще: — Мне очень жаль тебя, Мария!

Она не обернулась.

Методист крутанул кресло и насчитал пять с половиной оборотов. Нажал кнопку вызова помощника:

— Эта активистка… из десятого. Пусть подождет минут десять.

Он развернул какую-то схему, но сосредоточиться не смог. Все валилось из рук. Заверещал сигнал дальней связи, дежурный оповестил, что администратор четырнадцатого мегаполиса вызван.

— Отложить. Я распоряжусь позже…

— Мы привыкли к пунктуальности… — начал было дежурный, но Методист раздраженно отключил аппарат. Вчера жена заметила, что он стал нервным и несобранным, сегодня выговаривают связисты… А почему он должен скрывать свое настроение? Везде одни мумии, а те, что поживее, просто нахалы, как этот развязный Оригинал. Надо же додуматься… Может, не поздно прервать эту мерзость? Конечно, раз мероприятие утверждено Высшим Советом, то назад повернуть нелегко, да и просто рискованно. Гуманистические соображения лишь раздражают членов Совета, а более весомых аргументов нет. Тем более, что этот живой инкубатор готов производить кого угодно и в любых количествах, лишь бы пообещали продление Сонрая. Хотя бы Марию избавить от всего этого…

— Пусть войдет, — сказал он помощнику и поспешно заслонился схемой.

— Здравствуй, Главный Организатор! — обыденно сказала Мария, словно встречалась с ним ежедневно. — Да не оставит тебя Разум!

— Здравствуй, Мария! Зачем ты добивалась приема?

— Можно сесть?

— Ты не торопишься? — с нарочитой вялостью спросил Методист.

— Мне надо поговорить с тобой! Больше мне не с кем поговорить.

— Не роскошь ли, вести в этом здании долгие разговоры? Если каждая…

— Я не каждая! Надеюсь, ты не забыл…

Теперь он долго и внимательно смотрел на нее — как все же хороша! Смелые, слегка раскосые глаза. И кажется, сейчас колыхнутся пепельные волосы — от ветра, от движения, от стремительности… Но тут же язвительно подумал: хорошо, хоть закон оставил за ними право рожать — больше женственности, развиваются…

— Так, я слушаю…

— Все-таки власть меняет людей, Ты еще не совсем похож на вождя, но все еще впереди…

— Ты выговариваешь, будто мы прожили вместе полжизни. Что за тон?

— Хорошо, к делу. Да поможет тебе Разум! Я обращаюсь к тебе, как обыкновенный член ОРП…

— Но в прошлом активистка, — поддел Методист.

— …вот с какой мыслью. Понимаешь, мне кажется, что у нас что-то не так, что-то неправильно. Прежде всего, нам не нужен Сонрай!

— Всем?

— Всем членам ОРП! Тебе, мне, моему мужу, твоей жене — никому! Аргументирую. Нельзя считать разумным то общество, жизнь которого основана на иллюзиях. Ведь Разум исключает всякую мистику, все, что лежит за пределами нашего сознания. Разве может цивилизованное государство существовать ради ложной идеи, ради комбинированного обмана из видений, тепловых наслаждений и прочей ирреальной чепухи? Такое государство обречено, потому что когда-нибудь люди устанут ждать, им надоест копить эти несчастные года продления, они захотят вновь простых земных наслаждений, чувств и страстей!

— Такова жизнь, — пожал плечами Методист.

— Но ради чего работаем мы?! Чтобы все это развалилось под напором диких нравов?! Чем Сонрай отличается от морга? Ведь это царство теней! Стоит отключить энергию, и Сонрай превратится в механизированное кладбище! А что, если как раз в это время я или ты окажемся там?! Слишком жестоким будет разочарование, и выдержит ли порядок — неизвестно. Выходит, наши усилия лишены смысла, раз конечный результат столь уязвим. Вот что не дает мне покоя.

— Что же ты предлагаешь вместо любимого всеми Сонрая? Почему он всех устраивает, а тебя вдруг нет?

Щеки Марии зарозовели, пушок над губами слегка потемнел… “И такой женщине отказано в страстях! Такое лицо будешь помнить долго…” — подумал Методист.

— Я ничего не могу предложить взамен, я просто выражаю опасение. Каково было бы увидеть построенный тобою дом разрушенным не ураганом, не ветром, а соседом, которому этот дом разонравился? Должна же я защищаться!