Геннадий Прашкевич - Помочь можно живым

— Можно… — Аристарх лег на траву и стал смотреть в небо. — Можно, но для этого надо найти лабораторию и выключить рубильник. И тогда все станет, как прежде.

— А сама она выключиться не может?

— Нет, автономное питание.

— Ну, так пойдем и выключим…

— Думаешь, просто? Ее сначала надо найти. А попробуй? Может быть, сейчас сидим на ее крыше и даже не подозреваем об этом. Ты думаешь, чем я занимался последние десять лет? Именно поисками. Пока безрезультатно. Но у меня есть кое-какие идеи…

— Как хорошо, что я пошел с тобой, — задумчиво сказал Крокен. — Так много узнаю! Погоди, а откуда узнал это ты?

— У меня память сохранилась лучше, чем у других. Я помню очень много. А кроме того, десять лет назад я встретил одного из тех умников, которые проводили опыт. Он сказал, что в момент возникновения эффекта они испытали нестерпимый ужас и бежали из лаборатории. А наверху — кто сразу сошел с ума, кто умер. Только, он остался нормальным, хотя и не может найти вход в лабораторию. Он мне рассказал все. Отключить я сумею.

— И где он теперь?

— Видишь ли, когда я его встретил, он имел облик эдакого слона с собачьей головой, и, кроме того, его неотвратимо влекло к морю. Туда он и ушел, да и сгинул.

Крокен закрыл глаза и спросил:

— А почему ты не расскажешь все это остальным?

— Они не поверят. У них свои идеи.

Неожиданно Крокен сел.

— Аристарх, а ты помнишь, как они выглядели в статичном мире?

— Помню, — сказал Аристарх и тоже сел. — Леший был ученым-физиком. Что-то там невероятно сложное, понятное только узким специалистам. Звали его Нломаль. А Газировщик был простым дворником в том институте, где работал Нломаль.

— А моя мама, Дракоша?

— Ну что же, — Аристарх прищурился. — Это была стройная черноволосая девушка. Мы жили с ней на одной площадке и каждое утро здоровались.

Остановиться он уже не мог, выкладывал все, что знал, зорко наблюдая за тем, как Крокен реагирует на его слова. Он понимал, что для кентавра это будет жестоким ударом, но решил рассказать все.

— А что такое институт, площадка, девушка?

— Узнаешь когда-нибудь потом. Долго объяснять. А нам пора в путь.

— Хорошо. Тогда скажи мне, кто мой отец? Я про него ничего не слышал, но ведь где-то он должен быть?

— Должен, обязательно должен. Мы его скоро увидим. Это шестимерный паук, про которого я только что рассказывал.

— Правда?

— Да.

Крокен словно выключился, ушел в себя. Еще бы, после такого сообщения. Он обхватил ладонями колени, замер и думал, думал, думал…

А Аристарх думал о том, что у него появился помощник и можно вести более интенсивный поиск.

Он поглядел, как колышется, сплетается в огромные ватные комки туман, и неожиданно понял, что боится продолжать эти поиски.

Он понял, что даже если и найдет лабораторию, выключит рубильник и все пойдет по-старому, рано или поздно кто-нибудь повторит эксперимент. Он понял, что возврат к статичному миру принесет с собой загрязнение окружающей среды, истребление фауны и флоры, перенаселение и так далее. И когда-нибудь очередной верховный маньяк нажмет кнопку, и с неба начнут падать ракеты, что станет окончательным, бесповоротным концом…

Если рубильник не выключить, все останется по-старому. Но не деградируем ли мы в этом мире? Ведь разум — продукт статичного мира. Здесь же можно обойтись и без него.

А как же те, кто страдает от своего облика и мечтает вернуться в человеческий? Есть еще и новое поколение, которое появилось уже в этом мире. Он для них родной…

То, во что Аристарх верил все эти пятнадцать лет вдруг покачнулось и утратило четкие очертания. Впервые он усомнился. А правильно ли я поступаю? И имею ли я право единолично решать судьбу этого мира? И что мне теперь делать? Как вернуть уверенность в своей правоте? И в чем она?

Было ясно, что только сейчас и никогда больше он должен раз и навсегда решить для себя этот вопрос. Именно сейчас.

Когда он найдет Лабораторию (а рано или поздно он ее найдет), решить все это беспристрастно будет уже невозможно. Появится грузик, который выведет чашку весов из равновесия. И грузиком этим будет вполне нормальный рубильник, который можно выключить.

Крики и выстрелы стихли. По небу плыли серебристые, в желтую полоску облака.

— Ну что, идем? — спросил Крокен.

— Идем, — ответил Аристарх, но с места не двинулся. Сидел, рассеянно ковырял землю пальцем и поглядывал на туман. Прежде чем идти — надо было додумать. Додумать и решить.

— Равняйсь! Смирно! Шагом…

Мы звучно печатаем шаг по уличному асфальту. Равнение на впередиидущего!

— Подтянись! На вас смотрят!

На нас смотрят тысячи глаз тех, кто еще не идет в строю. Они восторгаются, либо стараются нас не замечать. Большинство ждут на тротуаре, потому что мы мешаем перейти на ту сторону дороги, не даем свободно пройти по улице. Но мы верим, что они восторгаются нами. Все как один!

Только бы не сбиться с ноги, не подвести тех, кто идет за мной, только бы не сбился с ноги впередиидущий.

Во главе идет Думающий О Нас Человек. Он не устает, он ведет за собой колонну, ему нельзя уставать. Он задает темп. Темп подхватывают те, кто шагает за ним. Они тоже не устают. Они сильные ребята, поэтому и идут впереди. Мне кажется, что устаю я один.

Я иду в середине строя. Меня никто не видит, но остановиться и передохнуть нельзя. Меня несет строевой поток, на меня равняются те, кто идет еще дальше.

Кто-то замыкает строй. Мы не знаем кто. Мы от них не зависим, и нам все равно. Вероятно, они еще слабее и устают еще больше, но и они боятся остановиться, отстать, ведь тогда все увидят, что кто-то остался последним.

— Сомкнись!

Мы не военные, к нам могут присоединиться все желающие. Мы — за массовость!

На тротуаре девушка с оранжевыми волосами. У нее такие глаза, которые я искал всю жизнь. Они смотрят на меня и спрашивают: “Это ты?” Ее волосы как огонь. Мне хочется провести по ним и потушить его ладонями. Я замираю на миг…

— Равняйсь! — мне наступают на пятки и уносят вперед, — мы давно привыкли смотреть на чужой затылок, он придает нам уверенность. Мне вслед смотрят грустные глаза Потух огонь, не могло быть девушки с оранжевыми волосами.

— Левой! Раз, два!

За нами бегут мальчишки. Они думают, это очень здорово — идти в строю.

Кого-то хлещет ветер, толкает в спину, где-то сварливо гундосит дождь. Мне все равно. Сквозь плотный строй до меня почти не добирается непогода. Гораздо страшнее лужи и грязь. Тогда можно поскользнуться и упасть. Очень неприятно падать в грязь лицом. Поэтому мы не любим дождь. Мы любим, когда тепло и сухо. Правда, тогда мы сами поднимаем пыль. Но она и пристанет — не беда. Пыль незаметная и мелкая, а нам некогда размениваться на мелочи. На нас равняются массы.