Генри Олди - Чудовища были добры ко мне

– Взяли! – доложили с лестницы.

На ступеньках мялся Натан, косясь на мрачных стражей. Из-за могучего плеча изменника выглядывала Эльза, дрожа всем телом.

– Имя?

– Натан я.

– Слуга?

– Ага… Я полы мел, а меня по загривку…

– На тебе пахать надо, метельщик. Продолжайте обыск.

У Эльзы имя спрашивать не стали. Девка, и девка, что с нее взять. Всю троицу втолкнули в кабинет. В дверях встали двое гвардейцев, и еще один – у окна. Вульм пожал плечами и уселся на пол, привалившись спиной к остывшему камину. Не в кресло ж слуге садиться? Натан, сопя, устроился рядом. Сивилла осталась стоять. На щеках ее пылал лихорадочный румянец.

– Чего визжала?

– Крыса…

– Тьфу, дура! – Вульм плюнул в сердцах.

– Не разговаривать!

Натан с опозданием собрался что-то вякнуть, но Вульм ткнул балбеса кулаком в плечо, и парень прикусил язык. Молчать – так молчать. Зачем нарываться?

– Никого… – долетало снаружи.

– Здесь тоже никого…

В кабинет стремительным шагом ворвался тот гвардеец, что допрашивал Вульма на пороге. Подозревая в нем важную птицу, Вульм поспешил встать. Мол, старый солдат начальство задницей чует. Натан остался сидеть.

– Кто из вас знает, где…

– Я здесь.

Гордо выпрямившись, сивилла шагнула вперед, как доброволец, выходящий из строя. Гвардеец удивился. Видно, не привык, чтобы его прерывали. Две льдинки сверкнули в прорезях маски:

– Как ты смеешь, дрянь…

Эльза ожгла грубияна взглядом:

– Я не дрянь. Я – Эльза Фриних, сивилла Янтарной обители. Наверное, последняя. Вы же за мной прискакали? Вот я, забирайте. Они, – жестом Эльза указала на мужчин, – ни в чем не виноваты. Они не знали, кто я.

«Светлая Иштар! – ахнул Вульм. – Ой, дура! А еще провидица…»

Гвардеец молчал. Рывком, словно присохшую повязку с раны, он содрал с лица маску. Гладко выбритые щеки блестели от испарины. Между бровями залегла глубокая складка. Дергалось нижнее веко; казалось, он подмигивает Эльзе. Бледный, как покойник, до крови закусив губу, гвардеец прикипел к сивилле взглядом. Так смотрят на смерть, уже взмахнувшую серпом; так встречают спасение в глубочайшей из бездн. О чем думал этот человек? Какие страсти рвали в клочья его душу?

– Ваше величество, – в дверь сунулись с докладом. – Больше никого…

Король швырнул в докладчика скомканной маской. Поймав маску на лету, тот согнулся в глубоком поклоне.

– Взять ее, – прошептал Ринальдо. – Взять…

И взорвался истошным воплем:

– По коням!

Все пришло в движение. Подхватив Эльзу, гвардейцы повлекли ее прочь. «Эй, вы куда? – спохватился Натан. – Вы это…» Вульм хотел удержать его – убьют дурака! – но парня не удержала бы и цепь. Неуклюжей рысцой Натан ломанулся за гостями. На свое счастье, он опоздал. Когда голый по пояс изменник выбежал из башни, отряд галопом уходил к городу. В чьем-то седле парень разглядел Эльзу, закутанную в плащ. Крича, Натан побежал следом, но никто из всадников не обернулся. Расстояние между гвардейцами и изменником быстро увеличивалось. Когда отряд выбрался на тракт, Натан с разбегу упал на колени и заплакал. Слезы катились по лицу, студеный ветер без жалости сек могучее тело, а парень все давился рыданиями, не в силах успокоиться. От башни, проклиная все на свете, к нему торопился Вульм с кожухом в руках. Простудится, бестолочь, сляжет – выхаживай его потом…

Вода осветила кружку изнутри.

Зимний рассвет в горах – вот что плескалось в оловянной колыбели. Лицо Амброза было подобно лицу грустного бога, понимающего, что мир не удался. Темные, резко очерченные брови сошлись на переносице. Единым глотком Амброз Держидерево осушил кружку. Утер губы рукавом робы; помолчал, вспоминая.

– Говорю живым и мертвым, – сказал он. – Скале и ветру, молнии и дубраве. Инес ди Сальваре, прости меня. Я поднял на тебя руку, желая силой отобрать то, что мне не принадлежало. Это было двадцать лет назад. Может, больше, но я уже плохо помню. Я явился в твою башню, сделав вид, что желаю любви. Пятый год мы не жили, как муж и жена…

Вздрогнув, Циклоп глянул на Симона. Старец еле заметно пожал плечами. Это правда, говорил весь его вид. Они были супругами, Красотка и Держидерево. Расстались по обоюдному желанию. Что здесь удивительного? Будь Амброз ей чужим, разве он позвал бы нас на День Поминовения?

– Иногда я приходил к тебе. По старой памяти, смеялась ты. Щедрая Инес, безумная Инес… Ты встречала меня, как мужа, и провожала, как гостя. Два взрослых человека, связанных общим прошлым. До тех пор, пока я не пришел за Оком Митры. Я сулил деньги, большие деньги. Обещал ценности превыше золотых монет. Ты рассмеялась мне в лицо, и гнев превратил меня в лесной пожар…

Амброз подошел к распахнутому окну. Снял ермолку, скомкал в кулаке. Ветер растрепал ему волосы, двумя оплеухами вернул румянец на бледные щеки. В молчании Симон налил в кружку воды из второго графина, отнес Амброзу и вернулся к столу, стараясь идти как можно тише.

– Говорю живым и мертвым. Скале и ветру, молнии и дубраве, – летняя ночь клубилась в кружке, и королевский маг выпил ее до дна. – Я виноват. Я всегда был сильнее тебя, Инес. Я всегда был слабее тебя. Сила и слабость ходят рука об руку… Я взял бы Око Митры без спросу, оставив тебя рыдать в тенетах корней. Мне, грабителю, помешал другой грабитель. Жалкий щенок! Ворвавшись в спальню, он пырнул меня стилетом. Дальше все было, как в тумане. Кажется, он схватил диадему, расшиб голову о край секретера… Нет, не помню. Рана жгла меня, жарче раны пылал стыд. Но стократ горячей стыда было то, что магия вытекла из меня. Не знаю, что произошло в твоей спальне, Инес. Знаю лишь, что вся моя мощь превратилась в пыль. Я по сей день кричу по ночам. Мне снится, как я корчусь от беспомощности…

Взяв нож, тронутый ржавчиной, Симон отрезал краюху хлеба. Амброз вернулся к столу, принял хлеб и откусил кусочек. Разжевал, проглотил, дернув кадыком.

– Говорю живым и мертвым, – он мял краюху в пальцах, как гончар мнет глину. Крошки сыпались на пол. – Скале и ветру, молнии и дубраве. Никогда больше я не приходил к тебе в башню, Инес. Если мы встречались в городе, ты отворачивалась. Спустя год я узнал от Газаль-руза, что ты приютила какого-то оборванца. Был ли это грабитель, исцеленный тобой? Случайный бродяжка? Не знаю, и знать не хочу…

Исповедь, подумал Циклоп. Или ловушка? Внимательно следя за Амброзом, он не видел признаков лжи. Не лгал маг и на словах. Грех его был хорошо знаком сыну Черной Вдовы. Могло ли случиться так, что День Поминовения замышлялся, как западня? Утонув в раздумьях, Циклоп потянулся к графину, желая налить себе воды, но старец жестом остановил его.

– Слушайте меня, живые и мертвые, – Амброз возвысил голос. – Я раскаиваюсь в содеянном. Отпусти меня, Инес, как я отпускаю тебя!